Глава 4. Как Лявон и Рыгор сговорились

Неделя прошла быстро и незаметно. Но назвать её пустой не повернулся бы язык – настолько жизнь была покойной и приятной. Лявон ходил в институт и обратно, отдыхал на скамейках, читал журналы, пил много сока. Погода стояла неизменно солнечная, с лёгкими белыми следами на небе. К вечеру появлялись облака, и благодаря им закаты были пышными и торжественными. К своему постоянному огорчению, Лявон проживал на третьем этаже, и деревья не позволяли насладиться закатами в полной мере. Всего же этажей было девять, и в один из дней ему пришла в голову здравая мысль: проверить, есть ли выход на крышу. Не откладывая идею в долгий ящик, он поднялся на лифте на девятый этаж, чувствуя приятную необычность и даже таинственность своих действий. Этаж встретил его криво написанной синей девяткой на стене и высокой чёрной дверью справа, закрывающей площадку с квартирами. Лявон прошёл налево, попал на лестницу и стал подниматься, вдыхая сухой запах побелки и бетона. Ступени кончались перед железной лесенкой, ведущей к небольшой ржавой дверце. Никакого замка. Лявон ступил на лесенку и сначала толкнул дверцу, а потом налёг на неё посильнее. Дверь туго и со скрипом поддалась.

Согнувшись и стараясь не задеть головой за железную раму, Лявон вылез на крышу. Когда он распрямился, от восторга у него по спине побежали мурашки. Как же там было хорошо! Много-много неба, и совсем близко, значительно ближе, чем снизу. Огромное облако вырастало сбоку, светлое, но уже с синеватыми тенями, напоминающими о близости вечера. Он стоял, не двигаясь, чувствуя, как ветерок шевелит ему волосы на голове. Тут дверь скрипнула, и Лявон испугался, что она может захлопнуться и не выпустить его назад. Он решил чем-нибудь её подпереть и, в поисках подходящего предмета или камня, подошёл к парапету, сплошь залитому смолой, чёрной и твёрдой, в некоторых местах блестящей. Парапет доходил ему до пояса и был таким широким, что Лявон даже не чувствовал страха высоты. Вершины деревьев клубились внизу, поодаль стояли соседние дома, а в разрывах между ними виднелись зелёные земли, уходящие к горизонту. Там, наверное, город уже кончался, и Лявона потянуло туда, вдаль. «Отчего же я никогда…» – начал он было думать, но дверь снова скрипнула. Ночевать на балконе не хотелось, и Лявон решил уходить, а на закате вернуться, прихватив с собой сок, складной стульчик и что-нибудь в качестве подпорки для двери. Возвращаясь, он ругал себя за малодушие: разве могла дверь захлопнуться, не имея ни замка, ни запора?

Перед тем, как вернуться в квартиру, он спустился на первый этаж и заглянул в почтовый ящик. Телефон перестал работать несколько месяцев назад, и Лявона предупредили в университете, что теперь официальная связь будет поддерживаться только почтой. Лявон не совсем понимал, зачем нужна почта, если он и так каждый день бывает на учёбе, но завёл себе лояльную привычку ежедневно проверять ящик. Обычно ящик пустовал или содержал никчёмную газетку, но сегодня его ждало письмо от Рыгора. Лявон распечатал его прямо в лифте и прочёл предложение пойти в субботу в баню вместе, но пораньше, в двенадцать, когда в парной ещё чисто и горячо. Лявон порадовался приглашению. Хотя его привычным банным днём было воскресенье, а прошлое субботнее посещение бани не слишком понравилось ему многолюдностью, шумом и грязью, но общество нового товарища перевешивало все минусы. Общительность и активность Рыгора, пусть и простоватая, приятно будоражила Лявона. Это подкреплялось тем, что Рыгор был старше и казался Лявону пожившим, опытным и мудрым.

С приятностью в мыслях Лявон прилёг на диван и вскоре задремал. Закат он проспал, но ничуть не огорчился, поскольку впереди было ещё неограниченное количество закатов – главное, что выход на крышу найден, и путь проложен.

* * *

В пятницу вечером, возвращаясь домой, Лявон нашёл мобильник. Были нежные сумерки, пахло листьями, колыхались тени от фонарей. Телефон лежал у стены кинотеатра, под афишей, рядом с шевелимой ветерком газетой. Лявон, заранее жалея, что телефон пострадал от падения, подобрал его на руки. Наверное, он дорогой, подумал Лявон. Хотя может и дешёвый, я же не разбираюсь. Он попытался посмотреть на телефон глазами хуторянки и остался доволен. Небольшой и плоский, но тяжёлый для своих размеров, спереди металлический, а сзади чёрный, с маленькими узкими кнопками. Теперь надо понять, как его включать. А что, если его засекут, когда телефон включится? Он слышал, что можно запеленговать ворованный телефон. Но сейчас поздно, все связисты спят, милиция спит. Лявон осторожно нажал на цифру 1. Экран телефона тут же засветился фиолетовым, плавно набрав яркость и показывая чёрную единицу. Лявон первый раз в жизни держал в руках телефон и не знал, что с ним делать дальше. Через несколько секунд экран стал гаснуть, и, чтобы зажечь его, он надавил кнопку 2.

В это время со стороны проспекта послышались смех и голоса, потом быстрые шаги. «Это за телефоном», – подсказало Лявону предчувствие. Мелькнула мысль, что можно успеть скрыться с относительно чистой совестью, ведь голоса совсем не обязательно принадлежат хозяевам мобильника, и он не обязан их ждать. Но, гордо отогнав эту мысль, Лявон остался на месте, с досадой и разочарованием ожидая приближения голосов. Экран мягко погас, и Лявон снова нажал на цифру 1. Наконец из-за угла появились двое. Они размахивали банками с алкогольным коктейлем, напевали что-то, смеялись и шутливо дрались. Увидев Лявона, один из них закричал:

– Дружище, спасибо! Как хорошо, что ты нашёл мою трубу! Этот урод Казик толкался, и я её выронил!

Они подбежали к Лявону и благодарили, перебивая друг друга. Он уже отдал телефон и теперь смотрел сквозь их головы вслед удаляющейся хуторянке. Уходя, она посмотрела ему в глаза, и он пытался интерпретировать выражение её глаз: то ли разочарование, то ли одобрение, то ли что-то ещё, едва уловимое. Казик предложил ему коктейль, но Лявон холодно попрощался и двинулся, ускоряя шаг. Через минуту его нагнал хозяин телефона, не-Казик, и сунул ему в руки компакт-диск. «Прости, чувак, больше нечем тебя отблагодарить. Но это очень хороший диск! Обязательно послушай его!» Лявон небрежно кивнул и сунул диск в рюкзак. Его покоробило обращение «чувак», и парочка стала ещё более отвратительна. Было и очень жаль телефона, и неприятно от того, что жаль. «Как это унизительно, – думал он по пути домой, – Нуждаться в такой глупости, как телефон, и не иметь возможности обладать этой глупостью». Лоб его хмурился. Он представлял, как Казик и не-Казик оказываются охранниками или кассирами в банке, который они с Рыгором грабят, и он с лёгкой душой сдвигает предохранитель и нажимает на курок.

* * *

В субботу утром Рыгор снова поссорился с татой из-за музыки. Рыгор готовился к походу в баню и уже собрал в синюю спортивную сумку с эмблемой в виде двух скрещённых клюшек всё необходимое: чистое бельё, полотенце, сандалии, шапку и рукавицы. Принёс из ванной шампунь, мыло, мочалку, чёрный кусок пемзы и маленькие ножницы, а из кухни – заранее купленную бутылку «Сябра». Теперь оставалось сходить на балкон, где хранились веники. Он уже решил, что возьмёт с собой старый дубовый, его как раз хватит на сегодня, а потом можно будет сразу выбросить. Рыгор постучал в дверь татовой комнаты и, дождавшись его громкого, но невнятного возгласа, вошёл. Тата, в цветастых пляжных трусах и белой майке, стоял на стуле и доставал с верхней полки пластинку. Под мышками золотились в солнечных лучах пучки волос. Тата откашлялся и сделал пригласительный жест в сторону дивана.

– Присядь, мой юный друг.

– Не, тата, я только за веничком! Сегодня суббота, я в баню.

Рыгор с непринуждённым видом проследовал на балкон. Раздвинув висящие на бельевой верёвке веники, он нашёл дубовый и снял его. Выглянул вниз, во двор: там прохаживались непременные дядя Василь и дядя Михась. Дядя Василь делал энергичные жесты руками. Тата крякнул, слез со стула и тоже вышел на балкон, доставая из пачки сигарету.

– Выбираю вот, кого послушать, Палестрину или Пёpселла. Чтоб выходные с самого начала хорошо зашли, в правильное горло, – тата засмеялся и чихнул. Рыгор тоже хохотнул для вежливости и из лучших побуждений предложил ему послушать Скрябина.

– Скрябина? – произнёс тата медленно. Опершись на плечо Рыгора ладонью, он выглянул вниз и помахал рукой дяде Василю и дяде Михасю, но те не заметили. – Скрябина только если вместе с тобой, один я с ним не справлюсь.

– Так я ж сейчас в баню иду. Разве что вечером, – отказался Рыгор, вылез из-под тяжёлой татовой ладони и шагнул в комнату. – А вы пока сами попробуйте, не пожалеете. Когда в одиночку, то даже лучше понимаешь.

Навязчивость таты и его манера класть руку на плечо иногда до крайности злили Рыгора. Так и сейчас, он вдруг не удержался и выдал тате обидный анекдот, который до этого не собирался ему рассказывать:

– Слушайте анекдот, тата. У композиторов барокко идёт перекличка. – Пахельбель! – Я! – Палестрина! – Я! – Пёpселл! тишина… Пёpселл! тишина… Пёpселл, мaть твoю paзэтaк!! – Я! – Ты что молчишь, мyдeнь?! Слух потерял?! Когда называют твоё дoлбaнoе имя, ты должен сразу отвечать! Три наряда вне очереди! Понял, тетерев? – Так точно, товарищ Бах!

Тата скривился, как будто в рот ему попала гадость, а выплюнуть её было некуда.

– Отвратительный анекдот! Во-первых, чтоб ты знать хотел, Палестрина к барокко никакого отношения не имеет. Ты б хоть не выставлял своё невежество напоказ.

– Да пофигу, тата. Что Палестрина, что Перголези, всё едино. Вот готовите вы отлично, тата, а в музыке почему-то упорно питаетесь консервами и полуфабрикатами. Вы свежую пищу пробуйте! Пару раз попробуете – и войдёте во вкус. Потом уже консервы в рот не полезут.

Тата снисходительно взглянул на Рыгора и стал разминать сигарету.

– Шутишь? Думаешь, я не знаю Скрябина? Когда-то по молодости я даже сильно увлекался сочинениями этого господина. Но с тех пор прошло много лет, я постарел, и мой желудок уже не принимает манерность. Скрябин? Позёр и ломака с претензиями на космические откровения. Я бы даже так сказал: Скрябин – это последняя стадия болезни под названием «романтизм», когда ткани уже начинают гнить и разлагаться.

Рыгор был уже готов – и возмутиться, и обидеться, и за себя, и за Скрябина, и за романтизм – и спор покатился по застарелой колее.

– А эти ваши Палестрины холодные и пустые! Как завитушки на париках. Золочёные вензеля и вонючие виньетки. Не понимаю, как только уши не вянут? Механическая шарманка!

– И Альбинони тебе шарманка? – поднимал брови тата.

– Альбинони вообще мyдaк! – запальчиво отмахивался Рыгор. – Стеклянная игрушка! Ни сюжета, ни содержания!

– И Букстехуде тебе мyдaк? И Фрескобальди? – деланно поражался тата, чтобы раззадорить Рыгора.

– Всё лучшее, что они понаписали, только тем и хорошо, что местами на Бетховена похоже!

– На Бетховена похоже? Ну, может, и похоже… Но я бы это сравнил с первой морщинкой на лице красавца, которая даже красит его, придавая живости, – наставительно и серьёзно сказал тата и громко высморкался в платок. – Но когда его лицо становится похожим на печёное яблоко… Уродство, друг мой, а не красота.

Рыгор слышал слова таты, но не вдумывался в них, он гнул свою линию. Ему казалось, что его убеждения мощны, как танк, что он сейчас раздавит и сровняет с землёй татовы слабые и нелогичные воззрения.

– Одна только «Неоконченная симфония» Шуберта круче всех ваших напудренных париков, вместе взятых. При всём моем уважении, тата. Вы хоть слушали его?

– По-твоему, страдания по мельничихам заслуживают большего интереса, чем чистая абстракция? – тата зажигал сигарету. Рыгор знал, что сейчас начнутся плевки в пепельницу, и от этого раздражался ещё больше.

– Причём здесь мельничиха? Я вам о симфонии говорю. Но пусть даже и мельничиха, хрен с ним! Мельничиха – это реальная жизнь! Любовь! А все эти ваши канцоны – просто тупые погремушки. У кого нормальной жизни нет и эмоций нормальных, вот тот в погремушки и бренчит.

– Нет уж, сынок, вся жизнь, да и музыка сама по себе намного шире таких эмоций. Вот попробуй, убери из этих песен мельничиху, и что останется? Ничего, кроме зова самца к самке. А ведь должно оставаться. Ты молод, как Шуберт, гормон играет в тебе, – тата подмигнул, – и искажает пропорции мира. Дело даже не столько в сексуальности, сколько в общей антропоцентричности. Ты почитаешь человека за точку отсчёта, а ведь он не более как незначительная частность, без которой можно легко обойтись, – тата выпускал дым и сплёвывал.

– Легко обойтись, да? Ну попробуйте!

– Погоди, а завтрак!..

Но Рыгор, красный от гнева, хлопнул дверью и вышел прочь. Проверил, не забыл ли чего для бани. Когда он завязывал шнурки, из комнаты таты уже доносились звуки какой-то дешёвой сарабанды. «Я его когда-нибудь убью, этого старого хрыча! Он просто издевается надо мной – знает, что я никуда от него не денусь». Рыгор представил тату в парике и лосинах, подпрыгивающим на зеркальном паркете под звуки клавесина, и это немного его развеяло. Сбегая по лестнице вниз, он подумал – что он мне парит? Невозможно быть человеком и не быть точкой отсчёта! Разве не человек породил даже эти кастрированные канцоны? И что романтическую музыку тоже можно представить в виде абстракции, только гораздо более сложной, по сравнению с барокко. Но где же, чёрт, взять наконец деньги на квартиру?

* * *

На выходе из подъезда его встретило яркое солнце, и Рыгор с неудовольствием отметил, что уже начал потеть. Дядя Василь и дядя Михась ссорились возле соседнего подъезда: дядя Василь одной рукой держал дядю Михася за верхнюю пуговицу рубашки, а второй потрясал в воздухе. Рыгор удивился силе спора, при котором дело дошло до физического контакта. В другой раз он обязательно поинтересовался бы темой, но сегодня не хотел опаздывать на встречу с Лявоном. Хорошо бы даже пораньше прийти, чтобы успеть правильно прогреть парилку. А с другой стороны, было бы приятно показать ему процесс прогревания во всех деталях. Рыгору очень хотелось произвести на Лявона впечатление. Он повернул за угол дома и столкнулся лицом к лицу с Андроном.

– Здорово, братан! – нараспев протянул тот, останавливаясь и нарочито медленно поднимая руку на уровень плеча, чтобы потом с размаху хлопнуть Рыгора по ладони.

В районе Андрона знали как опасного уголовника. Юность он провёл в колониях, попадая туда то за драки, то за взлом машин и кражу автомагнитол, то ещё неизвестно за что, а теперь занимался, по его словам, бизнесом. Что это был за бизнес, Рыгор предпочитал не интересоваться. Периодически они виделись во дворе дома, болтали о музыке, иногда менялись дисками. Во всём, что касалось музыки, Андрон полностью соглашался с Рыгором и готов был слушать всё подряд, поэтому хоть как-то охарактеризовать его вкус не представлялось возможным. Рыгор даже подозревал, что Андрон вообще не слушает музыку, а интересуется ею из каких-то других соображений.

Но сейчас при виде Андрона Рыгор вдруг понял: нечего раздумывать, надо идти и грабить банк. Мысль была уверенная, твёрдая и уже сразу решённая. Рыгор обрадовался этой решённости и определённости будущих действий. И Андрон встретился очень кстати – это был именно тот человек, у которого можно узнать про оружие.

– Отчего такой грустный? Невесел ты, родной, – от Андрона, как всегда, сильно пахло одеколоном. Короткая стрижка, новенькие кроссовки, спортивный костюм с иголочки, застёгнутый доверху, несмотря на жару. – Давай, поделись проблемами со старым другом.

Они закурили, и Рыгор поведал Андрону, что сил его больше нет выносить звуки клавесина. Андрон отнёсся серьёзно и предложил помощь.

– Клавесин – это просто отстой, Рыгорыч. Нельзя такое терпеть. Хочешь, мои пацаны ему ноги переломают? – он сделал неопределённый, но энергичный жест.

Рыгор поспешно попросил Андрона не трогать тестя:

– Кто ему потом воду будет носить? Мне ж и придётся. Да и вообще человек он неплохой, душевный. Ты мне скажи лучше, где пистолет можно достать? Вот как начнёт тата клавесин слушать, а я его пистолетом припугну! Сразу мозги на место встанут.

Андрон захохотал и предложил шугануть тату гранатой. Смеялся он с отчаянным видом, широко открывая и рот, и глаза, отчего казалось, что смех источает не веселье, а угрозу, и что он в любой момент может броситься на собеседника и начать избиение. Рыгора всегда завораживал этот эффект, вот и теперь он снова ощутил притяжение Андрона; чтобы удержаться и не позвать его с собой в баню или в банк, он стал вспоминать сонно-отрешённое лицо Лявона. Насмеявшись, Андрон рассказал про одного знакомого прапорщика из военного городка в Уручье, который увлёкся живописью, собирает альбомы и за хороший альбом может вынести со склада хоть миномёт.

– Ты просто к воротам подойди и кликни его. Зовут Антосем. Он обычно возле КПП ошивается. Как идти-то туда, знаешь? Ну и насмешил ты меня, братан. Я б тебе сам макарова подогнал, но светиться не хочу. Давай! Счастливо.

Андрон, как обычно, резко прервал разговор и пошёл прочь. «Какая удачная встреча! – радовался Рыгор. – Вот и с оружием уже проясняется. Возьму парочку альбомов у таты, обменяю на пистолет, он не обеднеет».

* * *

К этому времени Лявон уже сидел на скамейке неподалёку от входа в баню, перекинув руку за спинку и поигрывая веткой черёмухи. Он не рассчитал время и пришёл значительно раньше уговорённого. Лявон утомился в пути, и мысли о предстоящем горячем паре, духоте, скоплении тел вызывали отвращение. Не пойду в баню, решил он. Намного приятнее наблюдать за белоснежным дымом из тонкой высокой трубы – как его струя медленно поднимается, редеет и рассеивается на ярко-синем фоне. Или это не дым, а пар? Тишина ничем не нарушалась, лишь один раз мимо тихой и неуверенной походкой прошёл старичок, с волосами цвета дыма. Лявон сел пониже, чтобы можно было откинуть голову на невысокую спинку скамьи, закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул запах черёмухи.

* * *

– Эй, Лявон! Ты спишь, что ли? – Лявон проснулся от голоса Рыгора. – Ну ты даёшь! Я думал, ты паришься давно. Пойдём!

Лявон сел, опираясь локтями на колени, и пытался сосредоточиться. Старичок с волосами цвета дыма. Мыться в бане. Грабить банк.

– Погоди… – сказал он. – Давай пять минут посидим ещё, я приду в себя.

Рыгор сел рядом и толкнул ногой ногу Лявона.

– Ну как ты, брат? Почему не выспался? Где тебя ночью носило? – вопрос был шутливый, но Рыгор ждал ответа с лёгким напряжением.

– Спал я ночью… Утомился, пока добрался, вот и задремал.

– Ничего, сейчас я тебя так попарю, что надолго проснёшься! У меня сегодня веничек жёсткий.

Лявон кивнул.

– Ну а про банк помнишь ещё? Пойдём банк грабить? – говоря это, Рыгор волновался, что Лявон забыл их предыдущий разговор или теперь воспримет его как шутку.

Но Лявон снова кивнул, с совершенно серьёзным лицом. Рыгору не разобрал, что это было – пассивность или решительность, но решил пока не давить на Лявона и посмотреть, как он будет реагировать дальше.

– Вот и отлично! Я даже насчёт оружия узнал. В ближайшие дни раздобуду. По банку есть предложения?

Лявон водил туфлей по песку и молчал. Рыгор шутливо стукнул его в плечо:

– Просыпайся, чувак! Я говорю, какой именно банк грохнем? Или ты вообще не въезжаешь, о чём речь?

Слово «чувак» покоробило Лявона, и он встряхнулся. «И этот такой же. Неужели нет более подходящих слов?» Он твёрдо посмотрел на Рыгора и сказал, что прекрасно во всё въезжает, что ему нужны деньги, и что если «грохать» банк, так уж какой-нибудь большой; в маленьком наверняка и денег мало. И Лявон предложил напасть на главное отделение Беларусбанка, которое находится на Юго-Западе, неподалёку от мединститута.

– Ха, я тоже о нём думал! – Рыгор обрадовался совпадению мыслей. – Несколько лет назад проходил в том районе и видел его. Огромный такой домище, да? Скорее всего, там они бабло и хранят! Но даже если и не там, то потренируемся хотя бы. Хотя бы узнаем, где хранят. Словим какого-нибудь бухгалтера за очко и выпытаем! Как думаешь, в какой день лучше? Давай может в пятницу вечером, точнее не совсем вечером, а после обеда?

Вторая половина пятницы была у Рыгора любимым временем недели. Уже давно он договорился с татой, что во вторник и в пятницу он может гулять с друзьями, пить и ночевать где угодно.

– Не получится. Как раз в пятницу у меня экзамен, и я не знаю точно, во сколько освобожусь.

– Экзамен? Ладно. Экзамен – это серьёзное дело. А по какому предмету?

– Да, надо готовиться... Семестр кончился, и я должен сдать экзамен, чтобы перейти на следующий курс.

Рыгору казалось, что в институте сдают несколько экзаменов по разным предметам, но он не стал уточнять, боясь показаться невеждой. Он немного стеснялся перед Лявоном, что у него нет высшего образования.

– Ладно, договорились! Тогда давай в субботу утром. Потом, может, ещё и в баню успеем, – Рыгор засмеялся. – Или наоборот, сначала в баню, а потом в банк?

– Нет, после бани уже сил не будет, – с сомнением ответил Лявон.

– Правда. Значит, так: встретимся в следующую субботу в десять у входа в банк и сделаем дело. А потом уже будем расслабляться. Если вдруг что изменится, буду тебе писать. А теперь пойдём! Хватит сидеть!

– Насчёт субботы договорились. А сейчас прости меня, Рыгор, но я наверное не пойду… Нехорошо мне что-то. Вернусь лучше домой, – Лявон предвидел горячие протесты, но ничего не мог поделать с собой, отвращение к предстоящему мытью не проходило. Он хотел домой.

– Как не пойду?! Мы ж собирались! Я ж спешил! – Рыгор был так искренне огорчён, что Лявону стало совестно.

– Наверное, я съел утром что-то не то, – попытался доступно обосновать свой отказ Лявон. – Хочешь, ты парься, а я подожду тебя здесь? Потом пообщаемся.

Но пищевая тема со всеми её трудностями оказалась очень близка Рыгору, и он, соболезнуя и хлопая по плечу, не позволил Лявону ждать его.

– Всё равно ведь пива не выпьешь, когда с животом проблемы. Да я меня напрягать будет, что ты меня тут ждёшь сидишь. Давай, топай домой, дружище, лечись. Спишемся. Удачи тебе на экзамене!

«Всё-таки он долбанутый слегка, этот парень», – остановившись на крыльце бани, Рыгор смотрел вслед уходящему Лявону. Медленно удаляющаяся фигура вдруг показалась ему одинокой и грустной, захотелось догнать его и сделать что-то хорошее. Но тут дверь в баню распахнулась, и на крыльцо шумно вывалились чистые румяные мужики. Рыгор отвернулся и вошёл внутрь.

А Лявона вдруг посетило странное чувство – как будто он с каждым шагом уменьшается в размерах, становясь всё прозрачнее и легче. Он остановился, помотал головой, прогоняя ощущение, достал из рюкзака сок, напился, и это помогло.