<…> и я полетел. Совершенно самодостаточная страна, но иногда им нужны технические специалисты вроде меня. Люди там – все творческие, ну абсолютно все, представляете. Вам бы понравилось. Кто писатель, кто музыкант, кто скульптор, кто дизайнер, а кто и философ даже. Причём не выскочки какие-нибудь, а потомственные, династические, в долгих поколениях. Вот только невесёлые все, понурые. Я сначала не понимал, почему, а потом переводчица мне объяснила: им некому показать свои труды. Во-первых, каждый занят своим, а во-вторых, у них скопилось столько заведомо превосходной классики, что на сомнительных современников тратить время просто глупо. Я был сильно удивлён и с трудом поверил, но в тот же вечер убедился, что она ничуть не преувеличила. Гуляя по набережной, я наткнулся на небольшой театр, было как раз семь, и я решил зайти. Билетов не спросили, зал был пуст. Когда спустя несколько минут занавес раздвинулся, то актёры, увидев меня, раскрыли рты от удивления. Они закричали, призывая кого-то, и из глубин выскочил всполошённый постановщик – он подбежал ко мне и стал жать руку, извиняясь за что-то и жалобно заглядывая в глаза. Наконец он махнул платочком и спектакль начался. Я не понимал ни слова, но смотрел внимательно, сознавая ответственность, и даже боялся пошевелиться. Кажется, это была историческая пьеса. Актёры пели, плясали и двигали декорации. Когда всё закончилось, я поднялся и стал хлопать, а они кланялись. Постановщик всхлипнул, закрыл лицо ладонями, и я, поддавшись порыву, обнял его за плечи и притянул к себе. Он плакал у меня на груди, бормоча растроганные благодарности, а актёры спустились и тоже плакали. Я гладил их по волосам, утешал, целовал в мокрые лица, и они целовали меня в ответ, а потом <…>