Мы шли. Гулкими цилиндрами тоннелей, извилистыми мостами-многоножками, сложными переплетениями скоростных шоссе. Всё присыпано серой пылью. «Не прислоняйся, Хули, испачкаешься». Пересекли чахлый парк. Оградки сломаны, скамеечки сожжены, ноги гудят. Хулио тяжело дышит, он устал. Небо белёсое, тусклое. Идём медленно, упорно. «Нет, отдохнём, присядем! Расскажи сказку, Ролли, твоя очередь». Ладно.
«Жил-был на свете мальчик. И лицом пригож, и щеками румян, и волосом золотист – да только не был он жизнью доволен. Хотелось ему не мальчиком быть, а ангелом бестелесным. Особливо досадовал мальчик на мужское своё естество – и часто по комнате в мрачности бродил, думы раздумывал. Что ж такое творится, – хмурил брови, – что ж за униженье такое? Зачем весь мир сквозь призму полового инстинкта вижу? Зачем всех деяний движитель – жажда размноженья? Зачем этот жаркий стержень во мне? Темнея челом, спускал шорты и колготы, разглядывал себя в зеркале холодным взором. И снова по комнате ходил-бродил, на табурете кручинился, о свободе горевал… И постепенно от грустей и печалей таких неизбывных стал мальчик в размерах уменьшаться. И чем мельче становился, тем меньше тоски да несчастия в нём помещалось. За зиму совсем в крошечку превратился, ростом с солдатика игрушечного. А когда весна наступила, перестал себя вовсе в зеркале видеть. Точкою мальчик стал, и не осталось в нём ни стержня, ни жажды, ни веса земного. Воспарил он над полом, сделал круг над табуретом, да и вылетел в форточку, в небо весеннее, вечернее. А там! Тёплой землёю пахнет, молодою травой, дымком дальним. Летит себе мальчик над берёзами да радуется – как славно ангелом быть!»