Когда папы не было дома, а у нас с братиками вызревали неразрешимые вопросы, мы поднимались в светлицу и подступались к маме.
– Маменька, а почему в нашем городе все такие счастливые и довольные жизнью? Где возвышенные страдания, где гордые борения?
– Ах, детоньки вы мои. Водились у нас раньше страдальцы, а как же. Водились, да повывелись, – мама говорила медленно, нарочито напевно, по-былинному, а коса у неё была толстая-толстая, золотая.
– Ах, маменька, расскажи! Отчего они повывелись?
– Отчего не рассказать? И расскажу. Слушайте, детоньки мои милые. Давным-давно-предавно водилось у нас в городе много-премного страдальцев: у кого болезни да хвори, у кого любовь неразделённая, у кого золота недостача, а у кого и настоящая вселенская скорбь. Плакали они, горевали, и мольбы горячие возносили. А один из них, самый несчастный, проснулся однажды с истиною с сердце. Собрал он всех страждущих и так сказал: «Невыносима юдоль скорби, сил больше нет смерти и райских блаженств дожидаться! Довольно медлить! Убьёмся, братья и сестры!» «Да, да!» – закричали все. Но он велел им погодить: «Погодите! Руки на себя наложить – страшный грех. Сделаем, братья и сестры, хитроумно: пусть меня утопит кто-нибудь из вас, и я, невинно погубленный, вознесуся прямо в кущи! А злодей, значит, пусть покается потом, и простится ему. А потом, значит, пусть его следующий убьёт, и тоже покается. Уразумели? Топите меня теперь!» И утопили его, и отлетела душа. Покаялись люди примерно, и друг за друга принялись. И отлетала душа за душою в синее небо. Вот так и повывелись все наши страдальцы, всего за неделю. Только один остался, последний, которого уже некому топить было – никого, кроме счастливых людей, не осталось. Так и маялся он до самой старости, горемыка...
– И что же, маменька, они все правда попали в рай?
– Ах, детоньки, сие есть тайна великая, никому не известная. Вот когда помрём сами, тогда и узнаем.
– А скоро ли мы помрём, маменька?
– Ох и не скоро ещё, детоньки! Да и куда торопиться, сладка ведь жизнь у нас?
– Чистый мёд, маменька!