Однажды в конце лета, в ту пору, когда мухи замедляются и печально садятся на руки, наш северный сосед съехал в латинский квартал, а вместо него в кирпичном домике с двумя трубами поселилась загадочная фигура. Грузная, сутулая, в тёмно-синем плаще с глубоким монашеским капюшоном, она вечерами бесцельно бродила по саду, возбуждая нашу пытливость. Мы решили, что новый сосед – адепт очередного духовного учения, и обратились за объяснениями к папе, но папа ничего не знал и отправил нас к маме. «Ах, детки, – сказала мама и вздохнула, – я слышала о ней, это вовсе не адепт, а странная женщина. Она родилась невероятно красивой, и могла бы найти своё счастье в любви, но знаете… Многие из женщин считают, что их должны любить не за тело, а за душу. Но мы просто считаем – неважно, молчим об этом или говорим – но ни одной из нас и в голову бы не пришло… А она решилась – и извела свою красоту. Как?.. Боюсь даже подумать как, никто её не видел вблизи уже много лет. И ждёт до сих пор своего рыцаря…» Мы с братиками пожали плечами и переглянулись, и только Хулио не пожал и не переглянулся – и мы сразу смекнули.
Ночью мы делали вид, что спим, а сами следили за Хулио, и когда он полез в окно, полезли за ним. Он прокрался меж грушами к северному забору и звал – эй! эй! – а мы притаились у него за спиной и слушали. Странная женщина скоро появилась, но не приблизилась и капюшона не подняла. Хулио назвался и стал объясняться в любви, а мы следили за каждым её движением. Выслушав признания, женщина подошла к забору, скинула капюшон и распахнула плащ. Она стояла неподвижно и гордо, а мы светили на неё фонариками. Была ли она под плащом совершенно голой, мы не поняли – складки сала свисали низко и бросали неравномерные тени – но лицо её было и вправду некрасиво! Вывернутые губы, разрезанные ноздри, шрамированные щёки, бугристая голова, пересаженные на шею волосы… Она как бы спрашивала – полюбишь ли меня такой? И Хулио любил, любил, он взлетел через забор и метнулся к ней, обнял, приник. «Люблю, люблю! Люблю тебя не на шутку!» Она высвободилась: «Любишь ли?» «Люблю! Тело для моей любви – ничто! Я предчувствую силу и чистоту твоей души, и люблю тебя!» «Э нет! Не тут-то было! Знай: душа моя ещё уродливее, чем тело». Мы ахнули: она оказалась ещё страннее, чем говорила мама! Она достала из кармана белого котёночка и потянула его за усики, да так сильно, что он запищал. Мы хором запротестовали, а она расхохоталась: «Чистая душа любому дураку понравится. Но кто полюбит меня саму по себе, безо всяких довесков?» Чтобы окончательно отвадить Хулио от своей души, она рыгнула, почесала пах и присела на корточки, но у неё, к счастью, ничего не вышло. Хулио стоял на коленях в сырой траве – настоящий прерафаэлитский рыцарь! – и дрожал от страсти, всё больше распаляясь. «Люблю, люблю! – упорно взывал он и протягивал к ней руки. – О, не отвергай меня!» И тут Колик не выдержал и крикнул: «Стоп, Хулио! Эй ты, ты хоть сама понимаешь, что несёшь? Что значит безо всяких довесков?» Она дёрнулась, запахнулась и сказала: «Нет, ну какие же свиньи!» И удалилась. Мы перетащили Хулио назад через забор, наспех утешили и стали спорить – абсурдно ли любить чистую Божественную искру в конкретном человеке? Или не абсурдно? Или она имела в виду нечто другое, и мы зря её спугнули?
А странная женщина больше не появлялась, и вскоре в северный дом въехал новый сосед.