Пилип Липень История Роланда 10E

В подстаканник

Я знал, что это последняя ночь в поезде, и наутро мы прибываем. И я знал, что единственный мой шанс – застать Белого Охотника врасплох. Затаившись, я ждал, а он недоверчиво посматривал на меня, опасаясь выходок. Наконец, когда он встал, похотливо подмигнул и вышел в туалет, я вскочил и приник к двери. Сосчитав до тридцати, я выскользнул и пробежал по качающемуся коридору в купе проводницы. Она читала книжку с широкой красной закладкой. Подняла на меня глаза:

– Что?

– Всё!

С размаху выключив свет, я бросился на неё, схватил за волосы, повалил на пол. Ждёшь его? Ждёшь? Отвечай! Она пищала и вырывалась, скребла каблуками о рундук. Я затолкал проводницу под сиденье и, одной рукой сжимая её космы, пристроился наверху. Свободной рукой я кое-как взбил подушку и натянул на себя простыню. Проводница плакала и пыталась меня укусить, но я как следует сжал и тряхнул: пикнешь – позвонки переломаю!

Я всё успел вовремя: как раз стук в дверь. Войдите! – пропел я по-женски. Мой голос дрожал, но он не заметил. Сопя и массируя пах, Белый Охотник вошёл. Неловко задвинув за спиной дверь, он начал раздеваться, звеня пряжкой. Нельзя было допустить ни малейшего промаха. Точным движением я стянул со стола стакан в подстаканнике, выплеснул чай под подушку и сунул следом стакан. Белый Охотник уже ощупывал мои колени, и я поднял их, раздвинул как можно шире, а меж ног, на месте прелести, пристроил тёплый подстаканник. Он уже налёг на меня и пытался поцеловать в губы, но я уворачивал голову. Милая, милая, – шептал он, щупал мою грудь и всё возился, всё пристраивался поудобнее. От него пахло яичницей и творогом, и я тянулся носом к окну, к тоненькой ниточке сквозняка. Наконец он задвигался, взрыкивая и вминая меня. Я считал до тридцати, считал до шестидесяти, считал до девяноста. Он всхлюпывал, охал, причмокивал, покусывал меня за шею, но я терпел и считал. И вот, сосчитав до трёхсот, когда он уже стонал, дрожал, а с носа его капали капельки, я откашлялся и произнёс своим обычным голосом, громко и внятно:

– В подстаканник?

Да, я застал его врасплох! Он застыл, потом вскочил, взвыл, содрал с себя подстаканник, закрутился в по купе, сметая невидимые во мраке предметы и проклиная свой позор. Потянувшись, я включил свет. Ха-ха-ха! Посмотрите на него! В подстаканник! Теперь, в унижении, он стал слабым и маленьким, каким-то бледным заморышем. Скорчившись, он забился под стол и прикрывал голову мокрой газетой. Конечно, я мог пощадить его, но ради чего? Тем более что проводница уже подавала мне свой железнодорожный фонарь. Взвесив его в руке – тяжёлый, налитый железом – я размахнулся и со всего плеча припечатал белое тельце.