В детстве я не понимал очень многих вещей. Например, я не понимал, зачем по субботам непременно ходить в театр, зачем непременно на Зюскинда, зачем непременно идти туда в компании семьи председателя горисполкома и семьи председателя райпотребсоюза и зачем непременно приглашать их перед театром на обед. Даже если папа с мамой рассчитывали, что в будущем мы с братьями женимся на многочисленных дочках председателей, эти субботы всё равно были нелепо преждевременными – так я думал. И вот однажды, когда служанки разливали суп, папа с председателями обсуждали какого-то венгерского кинооператора, а мамы и дочки болтали об экспрессионистах, меня как будто муха ужалила.
– А вот я не понимаю! – взвизгнул я и встал. Все повернулись ко мне в недоумении, а я поспешно соображал, на что обрушиться, и обрушился на самое драгоценное.
– А вот я не понимаю, в чём смысл этого вашего «Зеркала»! Нету никакого смысла! Красивый фантик! Водичка! Пустышка! Жалкое подражание итальянцам! Дылда-школьница, строящая глубокие глаза перед трюмо!
Я видел, как на лбу у папы вздуваются вены бешенства, как председатель горисполкома в ярости рвёт на клочки салфетку, как председатель райпотребсоюза сжимает огромные кулаки – но всё бы может и обошлось, если бы не Колик. Колик встал рядом со мной, скорчил ужасную рожу, поднял ногу и раскатисто пёрднул!
Даже после моей чудовищной речи это произвело эффект взрыва. Зачем он это сделал? Чтобы поддержать мой вызов общественным устоям? Чтобы подчеркнуть глупость моих слов? Не понимаю... Все дёрнулись, будто получили пощёчину – а потом папа и председатели вскочили, опрокидывая кресла, и с рёвом ринулись к нам! Они скрутили, смяли нас, бросили на диван, сорвали штаны и долго, долго стегали ремнями. Ых! Ых! Бей, не жалей! Щенки! Кликнули конюха, он принёс армейский ремень, стали стегать армейским. Ых! Ых! Твари неблагодарные! Молокососы! Мамы и дочки осуждающе смотрели, а братья злорадно показывали нам языки.
Зато в ту субботу мы не пошли на Зюскинда.