Как-то раз под вечер, когда мы с братиками играли возле остановки в копейки, из подошедшего трамвая выпрыгнул подозрительной человек с двумя чёрными сумками, оглянулся по сторонам и юркнул на улочку, ведущую мимо райпищеторга к озеру. Жулик, решили мы и последовали за ним. Он был одет непримечательно: джинсы, кроссовки, светлая курточка с капюшоном, невнятного цвета волосы собраны в хвостик. Мы старались не отрываться, шли почти вплотную и даже видели маленькую прореху у него под мышкой, она раскрывалась и закрывалась в такт шагам. Он воровато поспешал вперёд и вперёд, не останавливаясь, только чуть помедлил перед широкими окнами горводоканала, в которых отражалось розовеющее небо, а когда улица кончилась, засеменил, вжав голову, прямо через луг к обрыву. На самом краю он расстелил газетку, уселся и раскрыл сумки. В одной оказался фотоаппарат, в другой – объективы. Мы были разочарованы: просто фотограф. Но чтобы не пропадать преследованию, мы дождались, пока он всё скрутит, настроит и прильнёт к видоискателю, и с воплями выскочили из кустов – с расчётом незатейливо напугать. И он действительно дёрнулся и выронил камеру, но не заругался и не погнался за нами, а прижал руки к груди и зашептал что-то умоляющее. Мы остановили подскоки, приблизились и прислушались. Он шептал: пощадите, милые ребятки! не сказывайте никому! Мы ничего не понимали, но на всякий случай приняли грозный и неприступный вид, чтобы разговорить его. От этого он совсем потерял голову и уже не шептал, а стенал в голос. Выяснилось, что он женат, имеет двух младенчиков и тянет ипотеку, и мы не должны губить его, если в нас осталась хоть капля человеческого. Мы сделали взоры чуточку снисходительнее, и тогда он дал волю слезам и поведал, что уж сотню раз зарекался снимать закаты, и в последний раз продержался почти год, но сегодня выпил сто грамм и сорвался. «Я ж профессионал… фотокор-документалист… если узнают про закаты – запрезирают, уничтожат, с плесенью смешают… позор страшный… из журнала выставят… предадут поруганию… даже на свадьбы не пустят… ниже плинтуса… пощады прошу… порвут портфолио… бездна отчаяния… таксистом…» «Но что плохого в закатах? – удивились мы. – Нам нравится!» Он затравленно взглянул на нас и, не сомневаясь, что мы глумимся и травим его, разрыдался. Тогда мы наконец пожалели его и сказали, что цена нашего молчания – три килограмма мармелада. Фотокор сразу повеселел и торопливо повёл нас в гастроном, отводя глаза и натягивая капюшон, якобы от ветра, но на самом деле в надежде, что мы не запомним его лица.