После вечерней сказки родители гасили лампу и обычно сразу укладывались спать, но мы некоторое время ждали, прислушиваясь: иногда в полной темноте следовала ещё одна история, вполголоса, совсем беспросветная.
– Помнишь того дантиста, из клиники на проспекте? – начинала, например, мама.
– Нет. Что за он? – папа никогда никого не помнил.
– Неважно. Жил-был на свете один дантист. И была у него странность – больше всего на свете он любил извиняться и просить прощения. Начиналось с малого. Подойдёт, бывало, к человеку на улице и говорит: извините, который час? Отвечают ему, а он благодарит и просит прощения за беспокойство. Вроде бы ничего особенного, вот только глаза какие-то подозрительно чёрные. Или, скажем, идёт перед человеком по тротуару, а потом вдруг остановится, в сторону отскочит и пропускает его вперёд с искренними сожалениями и поклонами. Или в трамвае – всем подряд место уступает, руку к сердцу прикладывает, а у самого слёзы покаянные на глазах. Чудак, думали люди, немного на вежливости сдвинулся, и улыбались ему, и охотно извиняли за всё, а иногда и сами встречно извинялись. Но, как видно, не удовлетворяли его такие простые прощения. Те, кто попрозорливее, предсказывали, что добром дантист не кончит. И действительно, вскорости совершил он безобразную выходку: вырвал клиенту три лишних зуба, а потом упал на колени, ноги обнял и ну слезами поливать. Ужасный скандал вышел! С тех пор прекратили к нему люди с зубами обращаться, и вообще всячески избегали. Как завидят его, на другую сторону переходят. Стал тогда дантист из-за угла выпрыгивать. Выпрыгнет, плюнет на штанину – и давай каяться униженно! Или жвачку мог в волосы влепить, или гуашью облить, или юбку задрать. Долго его люди терпели, но когда он младенчика из коляски за ноги выхватил, чтобы потом перед мамашей извиниться, не выдержали: скрутили, кликнули санитаров и упекли в смирительный дом номер три. И простили, больной ведь человек, невменяемый. В смирительном доме дантист вроде бы затих, исправился, и в больничную церковь повадился ходить, у Иисуса прощение вымаливать. Тамошний батюшка его не любил, но придраться было не к чему – молится человек и молится. А через год, когда решили санитары отпустить дантиста домой, батюшка их предупредил: страшный это человек. Отчего, батюшка? – спрашивают санитары. Оттого, милые, что он у меня об Иисусе выпытывал – правда ли, что тот всех прощает. И что ж тут такого, батюшка? А то, что не хочет он, чтоб Иисус его простил. Псих он, батюшка, но не берите в голову, мы его обкололи до полной безвредности. И отпустили санитары дантиста домой. Месяц прошёл, другой прошёл, всё тихо. Но как-то раз под вечер вдруг звонок у пожарников зазвенел – рыдает девочка в трубку и от ужаса задыхается: дяденьки, чернота вокруг расползается! Спасите! Сосед наш, дантист-чудовище, чёрные молитвы во весь голос читает! Кликнули пожарники санитаров и вместе к дантистову дому помчались. И видят: из дверей да из окон дантистовых вытекает чернота и клубится, и к небу поднимается, свет солнечный закрывая. Поняли тогда санитары, что задумал дантист непростимое преступление против рода человеческого! Выломали они с пожарниками двери, ворвались, а дантист сидит на полу среди свечей и инфернум призывает, раскачиваясь. Стали тогда санитары с пожарниками в него серебряными пулями стрелять, вмиг изрешетили, да всё зря. Вытекла из тела дантистова его чёрная кровь, чёрным туманом испарилась и чёрной ночью землю окутала. Заплакали тогда санитары, заплакали пожарники, заплакал батюшка, и стали все вместе Иисуса о прощении молить. И было им прощение даровано, но лишь половинное. С тех пор укоротился день, и появилась ночь, и стали они сменяться ежесуточно. А если в темноте прислушаться, то можно различить, как чёрный дантист бесконечно перед всеми извиняется.
– А если взять, да и извинить его? – предложил папа. – Почему бы и нет, в конце концов, лично мне ночь даже нравится.
– Что ты! Не вздумай! Хочешь его ещё пуще раздразнить?