Всё рано или поздно кончается – это знают даже малые дети, и я тоже это знал. Но паника овладела всем моим существом, и я не мог ничего знать. Полдня я таился у входа в гостиную, в тени вешалки, выдавливая дрожащим ногтем ложбинки на обоях. И, выбрав момент, скользнул в дверь.
– Маменька, – пискнул я, – папенька! Не отсылайте меня туда!
Они покривились – я нарушил их послеобеденное уединение. Но мне нужно было застать их вместе, умолить их вместе.
– Но сколько же можно, Ролли? Мы и без того из года в год откладываем отсылание, – волнуясь, мама подлила себе ещё мартини, продолговатые ногти стукнули о стекло. У ножки бокала дрожали сложные блики.
– Оставьте меня подле вас, маменька!
– Подле нас ты останешься доморощенным, – отстранённо сказал папа. Глубоко погрузившись в кресло, он качал ногою в лаковой туфле и поигрывал щипчиками.
– Оставьте меня подле вас, папенька!
Они смотрели на меня с холодным неодобрением. Я подбежал к папеньке, целовать ему руки, но к нему было не подступиться из-за локтей, колен, туфлей, и я обернулся к маменьке. Она, отгадав моё намерение, подняла руки высоко. Я упал и зарыдал, горько, с подвывом. Мамино чёрное платье непреклонно качнулось, она позвонила в колокольчик. Отведите его. Собирайте ему сундук.