Глава 3. Как Лявон нашёл старушку

Войдя в квартиру, Лявон бросил рюкзак на пол, разулся и надел свои домашние коричневые тапки. Голова гудела, непрерывно сочились сопли. Лявона как магнитом тянуло в кровать, но он собрался с силами и подошёл к тётиной комнате. Нажал на холодную ручку: закрыто. Раньше он не делал этого никогда и даже не думал, есть ли в двери замок. Лявон помедлил, припоминая, не попадались ли ему где-нибудь в квартире ключи, а потом снова обулся в туфли и ударил изо всей силы каблуком в середину двери. Дверь ответила низкой протяжной нотой. «Наверное, она полая, поэтому образуется такой приятный звук», – отметил Лявон. Он вспомнил, как ловко удалось выбить дверь Рыгору, когда они грабили банк, и произвёл краткий научный анализ ситуации. «Дверь держится на двух петлях и на замке, и бить нужно в место поближе к замку, чтобы приложенная сила не распределялась, но концентрировалась на том месте, которое должно сломаться». Верное решение: звук от второго удара вышел не таким красивым, зато косяк рядом с ручкой треснул, а после третьего раскололся, выпустив острые щепки. Дверь распахнулась, на пол со звоном полетела какая-то железка.

Внутри тётиной комнаты было спокойно и буднично. Пёстрый в синих тонах диван, двустворчатый шкаф, пара стульев, таких же, как на кухне, пыльное окно с тюлевыми занавесками и закрытой форточкой, полосатая ковровая дорожка на полу. В углу возле окна стоял скромный журнальный столик, над ним висела бумажная репродукция пейзажа Левитана в деревянной рамочке. Лявон раскрыл шкаф и отразился в зеркале, висящем на одной из створок. На полках стояли пустые обувные коробки, с перекладины для одежды свисал пакетик со средством от моли.

Лявон устало сел на диван, оказавшийся сильно продавленным и бугристым. Сразу под синтетической, неприятной на ощупь обивкой неравномерно твердели пружины. «Забавно, – думал он. – Так значит, это правда? Женщин нет, и, может быть, не бывает вообще? Ни тётушек, ни хуторянок?» Тётю он так и не смог себе представить, сколько ни пытался, мать тем более. Хуторянку, о которой он мечтал каждый день, вдруг стало очень сложно представить. Звуков её голоса и смеха, так легко слышавшихся раньше, воспроизвести не удалось вообще. Осталось только воспоминание, что голос высок и нежно мелодичен. Закрыв глаза, Лявон долго, изо всех сил вызывал её образ, и она наконец явилась, но как бы вдалеке и в сумерках. Смотрела себе под ноги, не двигалась и не говорила ни слова. Ему казалось, что она бледнеет и отодвигается всё дальше. С тревогой и горечью он заснул.

* * *

Рано утром Лявон, дрожа и шатаясь от слабости, перешёл в свою комнату и забрался в постель, укрывшись одеялом и покрывалом. Весь день он не вставал, то засыпая, то ворочаясь в полудрёме. Он уже использовал все свои носовые платки, и они ссохшимися комками лежали на полу у кровати. Лявон забывался, а очнувшись, снова принимался размышлять. Например, о связи идеи женщины и идеи машины, или о тётушке, как он мог раньше считать, что она есть, или о том, почему им с Рыгором вдруг открылись вещи, ранее скрытые. Лявон пришёл к выводу, что самая вероятная причина прозрения – это простуда. Поглаживая рукой прохладную простыню на краю постели, он задавался вопросом, вернётся ли былое мироощущение после выздоровления, или оно потеряно насовсем?

Хотелось пить, но сил сходить на кухню не хватало. Лишь вечером он заставил себя подняться, и это ему удалось на удивление легко, казалось, что голова стала воздушным шариком, а тело – ниточкой. Он налил сока в стальную миску и несколько минут грел её на плите, опершись рукой на подоконник. Как раз в эти минуты горизонтальные полоски облаков на небе отразили свет вечернего солнца, окрасившись в розовый и нежно-сиреневый. Лявону захотелось на крышу, но он побоялся совершать подъём в таком состоянии. Пока он пил горячий сок, облака медленно погасли. Лявон вернулся в постель, взяв с собой вместо носового платка вафельное полотенце. «Сильное решение, достойное талантливого изобретателя!» – сказал он себе. Настроение поднялось, и от этого даже немного прояснилась голова, и стало легче дышать. А может наоборот – ему полегчало, и от этого поднялось настроение? Когда Лявон уже погружался в сон, в нём родилась ещё более свежая и смелая мысль: пора переселяться на крышу. Эта идея сделала его окончательно счастливым; засыпая, он улыбался.

* * *

На следующее утро Лявон почувствовал себя немного лучше. Глядя на лампу под потолком, он вспомнил своё вечернее счастье и то, что его вызвало: жизнь на крыше. Даже в свете обычной утренней трезвости и скептицизма вечерняя мысль совсем не показалась ему глупой. На крышу можно перенести диван, стулья и столик из тётиной комнаты и устроить над ними съёмный навес из какой-нибудь плёнки на случай дождя. Беспокоясь, как бы подъём сил не кончился, он решил начать переезд прямо сейчас.

Со стулом под мышкой Лявон поднялся на крышу, снова с необъяснимым опасением, что выхода туда больше нет. Но дверь по-прежнему была открытой, небо – чистым, и с прошлой недели ничего не изменилось. Лишь несколько сухих берёзовых листьев, занесённых сюда сильным ветром, напоминали о субботнем дожде. «Какой сегодня день? Кажется, среда». Поставив стул, Лявон прошёлся вокруг кирпичной кубической будки, из которого выходила дверь на крышу. Будка была чуть повыше человеческого роста и примерно такой же длины и ширины – отличное место для обустройства жилища! К стене будки можно поставить диван, и защищённая спина создаст ощущение спокойствия и уюта.

Не теряя времени, Лявон вернулся в квартиру. Порывшись в ящике с инструментами, стоящем в шкафу в прихожей, он нашёл там гаечные ключи и подступился к дивану. С перерывами на утирание соплей и чихи он открутил несколько гаек, скрепляющие составные части дивана между собой. Частей получилось пять: две боковинки, два матраса и основание с ножками. Разъединяя тяжёлые матрасы, он защемил себе палец кронштейнами и, чуть не плача от боли и накатившей слабости, без сил опустился на пол. Вся энергия уже растратилась, и Лявон даже не мог пошевелиться. Только спустя полчаса он смог добраться до ванной, смыть с рук чёрную смазку, покрывающую диванный механизм, и вернуться в постель.

К вечеру Лявон отлежался, и деятельное настроение опять посетило его. На этот раз он не захотел тратить с трудом накопившиеся силы на диван, а занялся исследованием. Он вылез из-под одеяла, включил музыку, взял в книжном шкафу пару журналов и, улёгшись поудобнее, начал листать их в поисках информации о женщинах. За последние дни, бессвязно, но много думая, он проникся сознанием важной и таинственной роли этой разновидности людей, поскольку в жизни каждого человека находилось для них место, пусть и иллюзорное. Даже он сам постоянно мечтал о встрече не с каким-нибудь парнем, а именно с хуторянкой, которая – он был твёрдо уверен – являлась девушкой, то есть молодой женщиной. Обосновать эту уверенность логически Лявон не мог, и ему хотелось разобраться, в чём конкретно заключается идея женщины, и чем женщина должна отличаться от обычного человека. Кроме одежды, длинных волос и высокого голоса, ему ничего не приходило в голову, но этого казалось слишком мало.

Лявон принялся за журналы. Раньше он не обращал особого внимания на иллюстрации с женщинами, но теперь рассматривал каждую жадно и пристально. Поскольку подборка журналов у Лявона была тематическая – «Наука и жизнь», «Популярная механика», «Наука и религия» – то в основном там попадались фотографии или рисунки мужских лиц. Иногда проскальзывала женщина-другая в белом лабораторном халате, в скафандре или в комбинезоне, но из таких изображений ничего нового для себя Лявон вынести не мог. Более мягкие черты лица, порой длинные волосы, вот и всё.

Перелистав несколько журналов, он откинулся на подушку и, бродя глазами по потолку, попытался самостоятельно сформулировать признаки женщины, хотя бы внешние. «Как мы вообще определяем при встрече, мужчина перед нами или женщина? Например, Рыгор – мужчина? Или Адам Василевич? Неужели идентификация сугубо лексическая: по имени и по обращению «он», а не «она»? Но если мы с человеком ещё не знакомы, как мы находим верное обращение? По тембру голоса? Но он может молчать. По мягкости лица? Это слишком расплывчатое понятие… По длине волос? Но если любой человек перестанет стричься, то волосы у него станут длинные. По одежде? Юбку или платье тоже может надеть любой. Тупик! Может, женщина – это дело самосознания? Человек решает быть женщиной, отпускает волосы, берёт себе новое имя, переодевается и старается говорить тонким голосом? Нет, не подходит, иначе такие случаи были бы известны. Ситуация в корне иная: в понедельник выяснилось, что ни я, ни Рыгор в жизни не видели ни одной женщины. Хотя нам казалось, что мы жили с ними рядом. Надо бы поговорить с Рыгором ещё раз, поподробнее, всё-таки он старше и женат, а женатость предполагает наличие жены, женщины». Лявон потряс головой, начиная запутываться в своих мыслях. «Стоп, он же не женат на самом деле! Никакой жены у него нет, как нету и тётушки у меня. И наверняка Рыгор ничего нового мне не скажет. Только ругани наслушаешься».

* * *

Подъём дивана на крышу Лявон совершил в четверг. Решив начать с самого громоздкого, он вытащил на лестничную площадку основание дивана, поставил его вертикально и затолкал в лифт, с трудом протиснувшись в кабину рядом с ним. Дверцы автоматически закрылись, и Лявон только тогда заметил, что стал не с той стороны и не может дотянуться до кнопок. Он провозился минут пять, пока смог повернуть основание, просунуть руку к пульту и на ощупь нажать кнопку девятого этажа. Обливаясь потом от слабости и отдыхая через каждые несколько ступенек, он дотащил свою ношу до последнего рубежа – короткой железной лесенки и ржавой дверцы, ведущей непосредственно на крышу. Этот этап оказался самым тяжёлым. Перетаскивать основание со ступеньки на ступеньку здесь не получалась, пришлось снова поставить его вертикально, наклонить так, чтобы оно попало одним концом в дверцу, выбраться на крышу, и оттуда тянуть его наверх. Но когда всё наконец получилось, Лявон ощутил себя настоящим героем. Спустившись на кухню, он разогрел сока и выпил его из любимого вечернего стакана.

Дальше пошло легче. Матрасы, составляющие сиденье и спинку дивана, были тяжелы, но меньше по размерам, а боковинки и вовсе незначительны. Подняв наверх последнюю из них, Лявон вновь почувствовал счастье. Нагнувшись и опершись локтями на парапет, Лявон блаженно смотрел на отрезки горизонта в разрывах соседних домов и лениво решал, какую сторону света он хотел бы видеть чаще всего. Закаты и рассветы он любил одинаково, поэтому однозначно склониться в сторону запада или востока не мог. Север был ему неинтересен, тем более что северная сторона выступа, к которому он намеревался поставить диван, была занята дверцей. Значит, единственно верное и подходящее место – это юг. Днём можно греться на солнышке, а утром и вечером наблюдать закаты и рассветы, переворачиваясь с одной стороны дивана на другую.

Собирать диван и устраивать навес Лявон сегодня даже и не думал, благо дождя не предвиделось. Безоблачное небо, безветрие и тишина. Он ограничился тем, что подтащил матрас дивана к южной стороне кирпичной будки и в последний раз спустился в квартиру – за парой журналов «Наука и жизнь», пакетом сока и чистыми полотенцами. Удовлетворённый и умиротворённый, он высморкался в свежее полотенце и лёг на матрас, закинув руки за голову. Так близко к небу он ещё не был никогда.

Жмурясь от яркого солнца, он размышлял о ближайшем будущем. Оставаться ему простуженным или постараться выздороветь? Если болезнь кончится, он рискует приобрести назад все те иллюзии, с которыми жил раньше. Если вдуматься, ничего плохого в этих иллюзиях нет, и жизнь его после освобождения от них не изменилась, но возвращаться к ним – унизительно. Здесь он вдруг вспомнил тату Рыгора, который тоже постоянно чихал, сморкался и вёл себя совершенно необъяснимо. Наверняка тоже «прозревший». Может, пойти к нему ещё раз и пообщаться, теперь уже с пониманием? Но нет, после той сцены с ножом следующая встреча добром не кончится. И пусть. Мне не нужна помощь, сам во всём разберусь! «Надо иметь смелость. Надо идти вперёд и не останавливаться в развитии. Долг мыслящего человека – наблюдать, ставить опыты и разбираться в происходящем вокруг», – придумал Лявон несколько более или менее подходящих лозунгов, задающих хоть какие-то ориентиры в дальнейших действиях. Осталось придумать, каким образом поддерживать в себе простуду. Первое, что приходило в голову – это испытанный холодный душ с последующим не-вытиранием и замерзанием. При мысли об этом он непроизвольно поёжился. «Тяжело, но необходимо. Надо крепиться. Наука требует жертв».

Но мужественные фразы звучали слабо и одиноко по сравнению с мрачными картинами, которые стали ему рисоваться. Если способствовать болезни, не зайдёт ли она слишком далеко? Вдруг он сляжет надолго и не сможет выйти даже в магазин за соком? Что, если простуда доведёт его до смерти? Ему вспомнилось зловещее лицо таты в сапожной мастерской. В тревоге и беспокойстве он заснул.

* * *

Когда Лявон проснулся, уже смеркалось. Он перелёг головой на запад, подложив под грудь подушку, и с восторгом наблюдал, как солнце опускается за дома, окрашивая низы неба в теплеющие на глазах цвета, от бледно-зелёного к оранжевому, розовому и нежному сиреневому. Тончайшие волокна облаков, плывущие низко над горизонтом, постепенно раскалились до жёлто-красного. Не отрываясь, Лявон смотрел на солнечный диск, а когда вдруг захотелось чихнуть, и он полез за полотенцем, чтобы приложить его к носу и не брызнуть соплями, на внутренней стороне век отпечатался красный круг, медленно бледнеющий и через пару минут превратившийся в чёрный. Солнце коснулось крыши дальнего дома и быстро исчезало за ним, слегка расплющенное. Стало заметно прохладнее. Лявон натянул одеяло на плечи и поёрзал, пытаясь лечь в согласии с выпирающими пружинами. Появились звёзды, загорелись жёлтым редкие окна в тёмных глыбах домов. Он перевернулся на спину и смотрел вверх, мечтая о ней, о хуторянке. Она могла бы лежать рядом с ним, здесь, и её волос можно было бы касаться щекой. От таких мыслей сладкие мурашки пробежали по его спине, он улыбнулся и пообещал себе обязательно её найти, несмотря на прозрения или благодаря им. Снизу повеяло запахом листьев и травы. Он закрыл глаза и подумал, что этот вечер и эта ночь – самые счастливые в его жизни.

* * *

Ограбление банка и последующий день, проведённый с Рыгором, надолго насытили Лявона общением. И хоть он понимал, что научные изыскания – он теперь называл так свои рассуждения – продвинулись бы намного скорее при контактах с другими людьми, носителями уникального опыта, каждый своего, но разговаривать ему ни с кем не хотелось. К тому же им овладело тщеславное желание разобраться во всём самому, без посторонней помощи. Ему пришло в голову вернуться в район гаражей и выследить там Рыгорову старушку. Другой возможности увидеть реальную женщину Лявон придумать не мог. Чтобы избежать встречи с Рыгором, он запланировал операцию на субботу, традиционный банный день.

В пятницу вечером Лявон совершил своё болезнетворное омовение, задуманное накануне. Содрогаясь, он стоял несколько минут под ледяным душем, а потом, отгоняя мысль об одежде и одеяле, скорчился на полу в прихожей и мучительно долго сохнул. Лявону вспомнилось, как Адам Василевич предрекал ему неспособность работать в Академии наук из-за несобранности, медлительности и забывчивости. «А смог бы он сам вот так, холодной водой? Только ради эксперимента и познания? А смогли бы так академики? Занимаются наверное всякими пустяками в своих тёплых кабинетах и в мягких креслах, в то время как истина даётся лишь простуженным и отрёкшимся от себя».

После экзекуции, уже на крыше, он прислушивался к своим ощущениям и гадал, зависит ли степень прозрения от тяжести простуды. От холодного душа ему не стало ни хуже, ни лучше. Нос по-прежнему был заложен и истекал соплями, глаза слезились, горячая голова плохо соображала, иногда чихалось.

Наутро он спустился в квартиру, надел самые изношенные брюки и бледно-зелёную рубашку (цвет вчерашнего неба, вспомнил он), на его взгляд, самую неприметную и маскирующую из всех, что имелись в шкафу, и выступил.

* * *

Его район отличался особенной безлюдностью и тишиной. Шаги, казалось, разносились на много километров вокруг, отражаясь от асфальта и серых кирпичных фасадов. Позвякивая ключом в кармане, он шёл и всматривался в окна, выходящие на улицу. Кружевные занавески, цветочные горшки, куклы, радиоприёмники, стопки книг, статуэтки, часы, вазы, утюги. На верхних этажах идентифицировать предметы было уже трудно: это подставка для ножей или настольная лампа? Колонка или хлебница? Иногда ему до покалывания в кончиках пальцев хотелось проникнуть за окно и приложить ладони к этим выцветшим на солнце предметам, увидеть, что окружает их, в чьём соседстве им приходится быть. Вдохнуть запах комнаты, рассмотреть её всю, пройти по ней и остановиться в дверях следующей. А впереди будут ещё и ещё комнаты, уводящие одна за одной в молчаливые глубины.

За размышлениями путь пролетел незаметно. Лявон, с удовольствием прокладывая на своей мысленной карте города новую линию передвижения, свернул из Радиаторных переулков на улицу Чигладзе, миновал парк аттракционов и «Минскэкспо», прошёл по мосту над Свислочью и по улице Сурганова, разделяющей район старых пятиэтажек и частный сектор. Перед парком Лявон свернул на улицу Карастояновой и через пять минут уже стоял на том месте, с которого Рыгор показывал ему окна, содержащие старушку. Солнечный свет падал на фасад дома слева наискосок, и под таким углом была хорошо видна пыль на стёклах окон. «Если бы там жила бабушка, она бы не преминула вымыть окно. Скорее всего, квартира пустует, а Рыгору всё померещилось. Хотя с другой стороны, старушка может быть неряхой. Или инвалидом. Или у неё плохое зрение». Тень от листвы клёнов, растущих на тротуаре, легко колебалась на окнах и кирпичной стене, дразня воображение. В какой-то момент Лявону даже привиделось движение седой головы за стеклом.

«Какая же она, женщина, на самом деле?» Строя догадки, он обогнул пятиэтажку вокруг и подошёл к крайнему подъезду. Перед самой дверью он задержался, набрал в лёгкие побольше воздуха и со вкусом чихнул. Несколько секунд после чиха Лявон постоял, зажмурившись, потом утёр рукавом слёзы и рассмотрел кодовый замок. Металлическое кольцо и два ряда кнопок с цифрами слева и справа от него. Краска на корпусе замка вокруг цифр 1, 3 и 6 была стёрта от частого прикосновения пальцев, и Лявон кивнул сам себе. Как просто быть взломщиком! Набираешь 1, 3, 6 и тянешь кольцо вниз. Заблокировано? Двигаешь его вверх до слабого щелчка и пробуешь следующую комбинацию этих цифр. На определение правильного кода ушло не более минуты, кольцо опустилось, и Лявон вступил в прохладный подъезд.

Абсолютная тишина. Увлекаемая доводчиком, входная дверь тихо затворилась за ним, щёлкнул замок. Где-то на несколько лестничных пролётов выше зазвенела и смолкла оса. Лявон поднялся на второй этаж, ведя рукой по неровным железным перилам. К его удивлению, дверь в квартиру посередине, одну из подозреваемых, была приоткрыта. Лявон несильно толкнул её рукой и смотрел, как она медленно распахивается, достигает определённой точки, возвращается на несколько сантиметров и затихает. Он длинно высморкался в полотенце, откашлялся и спросил в квартиру:

– Есть кто-нибудь здесь?

Его голос выдавал волнение и неуверенность, это заметил даже он сам. Лявон переступил порог и вдохнул сложный запах старушечьего жилища: чуть сладковатый, душный, с привкусом аптеки и пыльной кладовки. Тёмно-зелёный коврик на полу прихожей, бежевые обои, шкаф. Две комнаты слева были закрыты, кухня, ярко освещённая солнцем, виднелась справа от входа. Он сделал несколько шагов в сторону кухни, и пол под ним визгливо заскрипел. Лявон остановился на скрипучем месте и покачался из стороны в сторону, вслушиваясь в звук. Линолеум на полу имитировал паркет «в ёлочку» из светлого дерева, а под ним, по всей видимости, скрывались старые доски. Присев на корточки и наклоняя голову под разными углами, он словил такую точку зрения, при которой на линолеум ложился солнечный отблеск, чётко проявляя стыки и слегка выпуклые спины досок. Лявон ещё немного поскрипел, перенося вес с одной ноги на другую, а потом, вдруг озадачившись практическим применением скрипа, попытался получить ту мелодию Вагнера, которую они слушали с Рыгором в гаражах. Вышло отвратительно, совершенно не похоже.

В этот момент из кухни раздался вскрик, и в прихожую выскочила фигура с топором в занесённых для удара руках. Из-за того, что окно, единственный источник света, располагалось у неё за спиной, и лицо, и одежда выглядели тёмными, почти чёрными, не блеснуло даже лезвие топора. Лявон инстинктивно отшатнулся назад и направо, к выходу, и упал на локти. В ту же секунду пол вздрогнул от мощного удара, топор глубоко вошёл в линолеум на том месте, где сидел на корточках Лявон, а фигура, не удержав равновесия, полетела на пол и, кажется, ударилась головой о стену.

«Старушка. Испугалась, что я хочу убить её, и устроила засаду», – составил объяснение Лявон, садясь и рассматривая её. Волосы её были действительно совсем седые, длинные, собранные сзади в хвостик, как и описывал Рыгор. Простая и скромная одежда: ситцевое платье в неопределённые цветы, чёрная меховая жилетка, плотные серые колготы, изношенные тапочки. Роста она была небольшого, сложения худенького; маленькая сухая ладошка, лежащая на полу возле туфли Лявона, походила на птичью лапку. «И откуда в ней столько силы?»

– Бабушка? – позвал он. – Вы в порядке?

Лявон вытянутой рукой потормошил её за локоть, боясь приблизиться – вдруг она очнётся и опять бросится на него. Старушка не шевелилась. Он поднялся, выдернул из пола топор и положил его за угол, чтобы она не смогла снова им воспользоваться. Лявон переступил одной ногой через старушку и попытался заглянуть ей в лицо, но это ему не удалось – она лежала ничком, седым хвостиком вверх. Он прислушался, дышит ли она, но не уловил ни звука. «Как проверить, жив ли человек? Пульс?» Дотрагиваться до её кожи показалось ему отвратительным, но, памятуя о долге исследователя, он сделал над собой усилие. Прохладное запястье не пульсировало, хотя Лявон старательно его прощупывал в нескольких точках. «Неужели можно умереть вот так, просто из-за падения на пол?» Он потянул её за плечо и перевернул на спину. Пахнуло аптекой. Лицо, подтверждая слова Рыгора, и в самом деле оказалось почти круглым, но не за счёт полноты, а из-за формы скул. Ничем особенным лицо не отличалось. Морщинистое, с мешочками под глазами, гладко выбритое – такое лицо могло быть у любого старика, ключа к вопросу об отличиях мужского и женского оно не давало.

«Возможно, отличия коренятся внутри организма? Иные, чем у мужчин, внутренние органы? Но чтобы это определить, нужно быть врачом и разбираться в строении организма. Даже если бы я нашёл в себе силы разрезать ей живот, то всё равно ничего не понял бы». Лявон решил осмотреть тело хотя бы снаружи. Испытывая сильную брезгливость, он распахнул жилетку старушки и стал расстёгивать длинный ряд пуговиц на её платье, сделанных в форме мелких чёрных шариков. Показалась худая, немного волосатая грудь с многочисленными родинками, бородавочками и старческими коричневатостями, потом сероватого оттенка живот. Трусов старушка не носила, и сквозь растянутые на бёдрах колготки просматривался морщинистый тёмный член.

Лявону пришлось скрепя сердце признать, что эксперимент подтвердил версию об отсутствии коренных отличий мужчины от женщины, и пол – это только вопрос самосознания. Форма одежды, длина волос и тембр голоса – вот и все доступные для идентификации признаки. Такой вывод Лявону не нравился, и, хотя оснований для сомнений не было никаких, у него осталось ощущение, что со старушкой что-то не так. Он запахнул на старушке платье и напоследок приложил ладонь к её груди. Сердце всё-таки билось, слабо, но явственно. Лявон, облегчённо вздохнув, с бульканьем высморкался. «Дождаться, пока она очнётся, и поговорить? А если снова кинется? Свирепая! Связать и пытать? Фу, ну её совсем». Лявону вдруг стало тоскливо и противно, и он поспешил уйти, пока старушка не очнулась.