1. Гордая старушка
Валера снял с бачка тяжёлую крышку и сразу всё понял. Кронштейн, на котором держался резиновый клапан, проржавел и переломился. Клапан потерянно лежал в стороне от водостока, струя непрерывно лилась в унитаз. Это был бачок устаревшей конструкции, запчастей к таким моделям Валера с собой не носил. Но не покупать же бабуле из-за кронштейна, одной железки, новый механизм! Она на такие деньги неделю живёт.
– Бабуля! – позвал он, высунувшись из туалета.
Она стояла недалеко, наготове, и сразу зашаркала к нему.
– Бабуля, у тебя проволока дома есть?
– Что?
– Проволока, говорю, есть у тебя? Любая пойдёт, но чем крепче, тем лучше.
– Что? Проволока?
Бесполезно ей объяснять. Моргает из-за очков, ничего не понимая. Скрюченная худенькая спина, халатик в турецкие огурцы, тапочки. Сильно за семьдесят. Страшные руки – вены, жилы, суставы, коричневые пятна. Моя мама по сравнению с ней ещё огого. Жалко её – и как она только живёт одна? До магазина хоть дойдёт? Хотя вроде к ней социальный работник должен быть приставлен.
– Бабуля, а спицы у тебя есть? – осенило Валеру. – Вязальные спицы?
– Спицы? Спицы есть.
– Дайте мне одну спицу ненужную – и я всё починю.
– Спицу? Сейчас дам.
Она зашаркала в комнату. Куда ей вязать, совсем слабенькая. Валера сел на унитаз и ждал. Вода под ним журчала. Вместо туалетной бумаги у бабули на боковой полочке лежала бесплатная рекламная газета, порванная на полоски. А что? Раньше все люди так жили, и нормально. Только её нужно помять как следует. И почитать можно. Бабуля уже несла из комнаты спицу, в вытянутой руке. С пластмассовым кружочком на конце. Валера достал из сумки пассатижи – согнул спицу раз, примерился, согнул два, извлёк ржавые обломки, вставил. Подёргал ручку бачка – хорошо. Спица толстая, за пять лет не соржавеет. Бачок наполнялся водой.
– Всё бабуля, готово! Принимай работу.
– Спасибо тебе, сыночек.
Она вынула из кармана кошелёк. Стальная застёжка с шариками крест-накрест.
– Будь здорова, бабушка! Я пошёл. Звоните, если что.
– Стой, куда ты, а деньги.
– Да какие деньги, пять минут работы.
Но она ухватила его за рукав костлявыми пальцами – сильная! – и не пускала. Совала ему тёмные бумажки. Ну не вырываться же?
– Бабуля, давай я в следующий раз ещё что-нибудь сделаю, и тогда заплатите.
Нет. Всунула. До свиданья, сыночек, до свиданья, спасибо. Гордая старушка, не хочет, чтобы бесплатно. Эх. Сколько там? Ну ладно, что. Пива куплю. На сегодня у Валеры больше не было работ. Он вышел на улицу, вдохнул сырого воздуха. Пять часов. Куплю пива и пойду в парк.
2. Слава вундеркинда
Валера был прирождённым сантехником. Мама любила вспоминать, как он, ещё до школы, регулярно прочищал иголкой дырочки в душе – от извести, чтобы струйки били ровно и равномерно. Мама говорила – хотя сам Валера этого не помнил – что он часто сидел на корточках под раковиной в ванной или на кухне, разглядывая переплетения труб, прикасаясь к ним, вслушиваясь в журчание вод. Именно в таких выражениях и говорила. Мама. Восторженная и непрактичная дама, мама работала в книжном магазине продавцом и имела склонность поэтизировать прошлое и вообще жизнь. Эта непрактичность сначала сильно мешала ей – все мужчины, с которыми она сходилась, пользовались её восторженностью, быстро добивались своего, а потом охладевали и пропадали. И только к тридцати годам ей посчастливилось повстречать серьёзного человека, будущего папу Валеры, который трудился плотником на мебельной фабрике и зашёл перед Новым годом в книжный, чтобы купить календарь. Он искал такой календарь, на котором были бы отмечены красным цветом все выходные дни, плюс, желательно, церковные праздники. Его голубые глаза, с особенным оттенком осенних небес – так она говорила – с первого же взгляда заставили её сердце встрепенуться и забиться. Они обстоятельно выбрали календарь, познакомились, а вскоре и поженились.
Папа не был романтичным человеком и не прочёл до конца ни одного из поэтических сборников, принесённых мамой из магазина. Но она любила его за твёрдый рабочий характер и за сильные ладони, сплошь покрытые ровной трудовой мозолью, воспетой Некрасовым. Детей у них долго не получалось, хотя они оба очень этого хотели. Но на шестой год звёзды стали в благоприятное положение, и Валера наконец родился. Сплетницы на скамейках у подъезда за глаза намекали, что отец его вовсе не плотник, но маме, светлой душе, не в чем было себя упрекнуть.
Валера рос похожим на отца. Некрасиво худой и не слишком смышлёный, он отставал по математике и языкам, но был лидером на трудах и на физкультуре. Свой первый смеситель он починил в двенадцать лет, почти голыми руками, пользуясь только гаечными ключами из велосипедного набора. Маминых книжек он не читал, но однажды поразил её словами о водопроводе – он представляется Валере кровеносной системой дома, с артериями несущих труб, капиллярами разводки по квартирным кранам и венами канализации. С тех пор она уже не сомневалась, что он в глубине души настоящий поэт, но поэт не на бумаге, а в самой жизни – и охотно прощала ему равнодушие к литературе. На день рождения они с папой подарили Валере ящик с инструментами. Валера тут же воспользовался им, с блеском разобрав и прочистив слив у соседей, чем снискал славу вундеркинда у всех женщин подъезда.
3. Толстые сволочи
Вопрос о том, чем заниматься после школы, даже не стоял. Валера поступил в училище на специальность «Сантехнические сети» и быстро стал любимцем всего преподавательского состава. Он редко открывал учебники и не всегда владел принятой терминологией, но чувствовал теорию сердцем. Он мог так обстоятельно, живо и образно рассказать принципы построения любого устройства, от кухонного крана до водонапорной башни, что в глазах старых, умудрённых опытом учителей мелькала мечта, их взгляды туманились, и каждому вспоминалась своя молодость, такая же яркая и многообещающая. Ему хором пророчили бурное будущее, с поступлением в колледж или даже в институт, но сбыться этому было не суждено – Валере пришла повестка в военкомат.
Служба в армии в те времена не пользовалась популярностью – многие однокурсники Валеры ловчили, изобретали болезни, придумывали нуждающихся в опеке родителей, срочно женились и заводили младенцев, или даже откупались взятками, кто побогаче. Но папа Валеры презирал мелочную суету и обывательскую слабость, он считал, что армия пойдёт сыну на пользу и сделает его мужчиной. Мама, держа в уме Лермонтова и Гумилёва, полностью соглашалась с супругом. Ей нравились военная форма, отвага, храбрость и бодрые марши в исполнении мужского хора. Лерочка, иди, посмотри! – звала она Валеру к телевизору во время военных парадов. Гляди, как маршируют! Какие мощные танки! Какие огромные ракеты! Какие стремительные самолёты! Самолёты выпускали радужные полосы, медленно опадающие в высоких небесах. Тоскуя – складки на животе только-только удалось нарастить до толщины в два пальца – Валера догулял последний месяц, приехал в военкомат и получил направление в пехоту.
Пока командиры не узнали про сантехнические таланты Валеры, ему приходилось так же тяжело, как и всем. Изнурительная утренняя зарядка, долгий кросс вокруг военного городка, скудный завтрак, маршировка, рытьё окопов, ползание в противогазах, подтягивание в сапогах и с автоматом за плечами, нищенские порции перловки с тушёнкой, ночные вахты – после таких тягот оставалось только лечь на койку и отключиться. А утром он и его товарищи по службе с отчаянием ощупывали опадающие животы, затягивая пояса всё туже и туже. Те, кого ждали на гражданке девушки, боялись им писать и старательно замалчивали просьбы прислать фотокарточку.
– Что, пузаны? – орал ротмистр, прохаживаясь перед понурым строем, – Вы думали, вам тут санаторий? Думали, вам тут жиртрест? Красавцы! Я с вас десять шкур спущу, рахитичные отродья! Солдат должен быть сильным! Это вам не школа красоты, боровы! Это вам не подиум и не эстрада! Всем отжиматься, жирные твари! Толстые сволочи! Раз! Раз! Раз!
Через полгода случай наконец помог Валере, и он виртуозно отремонтировал офицерский писсуар. Бравые лейтенанты заметили его мастерство, оценили, и он получил место при штабе. Но было уже поздно: бицепс и трицепс явственно оформились, а на животе непоправимо проступили кубики пресса.
4. Без особой надежды
С тех пор набрать нормальный вес Валере так и не удалось, сколько он ни старался. Вернувшись из армии, он несколько месяцев просидел дома, не устраиваясь на работу, мало двигаясь и усиленно питаясь, но всё тщетно. Тщетно мама готовила ему зажаренную салом картошку, жирные котлеты, сладкие пироги со сметаной, тщетно он каждое утро кушал гоголь-моголь и манную кашу на молоке, а перед сном выпивал два литра пива с огромной пачкой чипсов. Момент был упущен. Валера на всю жизнь остался непопулярно худым, и даже одежду ему приходилось покупать в специальных отделах «для стройных», смущённо называя свой размер пренебрежительно щурившимся продавщицам.
Отец Валеры в скором времени уволился с мебельной фабрики и переехал в родную деревню, где открыл свой маленький бизнес – ручное производство эксклюзивных бочек для элитных коньячных домов. Мама, после внутренней борьбы и душевных терзаний, тоже оставила книжный магазин и последовала за ним, посвятив себя домашнему хозяйству и огороду. Они звали к себе Валеру, но он остался в городе. В институт он поступить не смог, провалив и язык, и математику, а его узкоспециальными талантами на экзаменах никто не интересовался. Чтобы не изменять призванию, он устроился в жилищно-эксплуатационную службу. Родители не настаивали на переезде – они рассчитывали, что живя самостоятельно, в собственной квартире, Валера обзаведётся семьёй, порадует их внуками, а потом покрутится-покрутится, да и переберётся к ним. Семейное дело, пусть и небольшое, всегда лучше, чем работа на дядю или казённая служба. Главное – созреть до понимания этой простой истины, сынок.
Но годы летели, а Валера всё не женился и всё не пресыщался водопроводами. Сантехника нравилась ему, он не нравился женщинам. Такие уж были времена – стабильной работой и отдельной квартирой никого не удивишь, всем только красавчиков подавай. Валера смирился и не жаловался. Он исправно менял смесители во вверенном ему районе, ставил счётчики, прочищал трубы и знал наизусть все канализационные люки. Развлекался тем, что придумывал и рисовал новые модели унитазов, и даже иногда посылал их описания на заводы, но ни одного ответа не получил. Умеренно попивал пиво с приятелями, такими же обиженными генетикой «худышами». Некоторым из них везло больше, и на четвёртом десятке, методично тратя всю зарплату на мучное и жирное, им удавалось отрастить мало-мальски приличное брюшко и получить шанс на создание семьи. А остальные без особой надежды посещали по субботам вечера «для стройных» в Парке культуры и предавались меланхолии.
5. Да и хер с ним
Валера любил по дороге в парк выпить бутылочку светлого, чтобы поднять настроение. А уже в парке – как пойдет, можно добавить в баре. Он неторопливо шёл по аллее, потягивая пиво, завёрнутое в конспиративный пакетик, и понемногу откусывая от плетёнки копчёного сыра. Летняя танцплощадка располагалась недалеко от входа в парк и была огорожена от любопытных глаз зелёным жестяным забором, расписанным благопристойными граффити и рекламой аттракционов. Осенью площадка закрывалась, но каждый год в разное время, и Валера надеялся, что сегодня она ещё работает. Надо же им денег скосить напоследок. Тем более что бар под навесом и не мокнет. А как примешь на грудь чего покрепче, так и в дождик можно поплясать.
Гуляющих было мало – только молодые мамаши с колясками и зонтиками, пожилые дамы с собачками и школьники с огромными ранцами. Продавцы сахарной ваты и надувных шариков прижимались к деревьям, тоскливо посматривали на часы. Вдалеке грохотали американские горки, слышались длинные визги – да, эта штука популярна в любое время года. Колесо обозрения застыло за полуголыми кронами. С танцплощадки доносились невнятные медленные ритмы. Отлично, значит работает.
Валера выбросил бутылку в урну, купил в серой будочке билет и вошёл. Играло что-то итальянское. Народу было немного, почти все знакомые. У барной стойки стоял Миша, заметил его и махнул рукой. Миша работал наладчиком станков на подшипниковом заводе, был человеком простым, дружелюбным и немного грустным. Где они познакомились, Валера даже не помнил. Возможно, здесь и познакомились.
– Что, дружище, всё худеем? – традиционно спросил он Мишу.
Миша поднял кофту и хлопнул себя по плоскому волосатому животу.
– Ничего, брат, зима уже на носу. Говорят, зимой легче жир откладывается. Глядишь, и наберём по сантиметрику!
Они заказали по сто граммов гомельского коньяка. Бармен, благополучно тучный, семейный, но добрый и всё понимающий, сказал им, что со следующей недели дискотеку закрывают на зиму. И подмигнул: мол, не теряйтесь, ловите последний момент. Хотя что было ловить? Единственная женщина на площадке, лет пятидесяти, танцевала в кругу молодых стриженых парней. Поводя поднятыми над головой руками, она поворачивалась и покачивала тяжёлыми бёдрами в такт музыке. Парни хлопали в ладоши. Это тётя Катя, сказал Миша, она в общаге работает. Они попивали коньяк и молчали. Вскоре появилась ещё одна дама, тоже немолодая, ярко одетая и накрашенная. Миша дёрнул Валеру за рукав – давай! пошли к ней! – но поздно. К ней уже спешили двое в солидных костюмах, учтиво раскланялись. Дама царственно улыбалась. Они повели её к стойке и стали выбирать коктейли, наперебой тыкая пальцами в меню.
Опоздали мы, Валерьян. Да и хер с ним, Миша. Итальянская песня кончилась, и зазвучало медленное. Они допили коньяк и вышли на площадку. Валера взял Мишу за талию, а Миша положил Валере руки на плечи. Стараясь не наступать друг другу на ноги, они кружились под осенней моросью, под тягучую песню о любви.
6. Умная и вежливая
К своему дому Валера подходил уже в сумерках, подняв воротник куртки и сунув кулаки в джинсы. Сумка оттягивала плечо, съезжала, он то и дело поправлял. Холодные капельки текли с волос на шею. Осенью неуютно. Хотя красиво. Днём разноцветные листики, вечером фонари. Красиво горят, вокруг сияние. Как будто шар. Маме бы понравилось – вспомнила бы сразу что-нибудь в тему, Пушкина, или кто там ещё про осень писал. Какой-нибудь стих.
Из-за дома к подъездам свернула парочка. Это кто? Валера, целую жизнь прожив на одном месте, знал всех людей в своём районе. Неужели Вероника, девочка из третьего подъезда? Валера бывал у них в квартире, менял слив в ванной. Заигрывал с её мамой, да куда там, куда ему. А зря ведь! Вот они, плоды безотцовщины: ещё совсем школьница, а уже с каким-то удодом ходит. Это кто? Молодой, толстый, красивый. Натуральный удод.
– Привет, Вероничка! Чего это ты так поздно? С кем это ты? – Валера остановился. А что, имею право спросить, мало ли что, я же взрослый человек, ответственность, а то ещё чего доброго. Сейчас такое творится.
– Здравствуйте. – Вероника тоже остановилась. И парень остановился. – Всё, пока-пока, дальше я сама дойду!
– Спасибо тебе! – Парень топтался, как будто хотел ещё что-то сказать. Недоверчиво косился на Валеру. Так и не сказал, затопал прочь. Ишь, красавец. Обернулся: – Спасибо!
– Это кто?
– Это Виталя, студент, программист.
– Чего он от тебя хотел? Что он там спасибо?
– Мы гуляли. Хорошо так погуляли, а теперь домой идти не хочется.
– А что у тебя дома? С мамой поссорилась? Ты смотри, ты же маленькая, не связывайся с незнакомыми. Тебя любой обидеть может. Сейчас такое творится.
– Я вас помню, вы у нас трубы меняли – дядя Валера, да?
– Да. Пойдём, я тебя провожу. Тебе надо домой идти. – Надо её отвести, мало ли что. Поговорить с мамой. Такая хорошая девочка, умная и вежливая. – Пойдём.
– Дядя Валера, моей мамы наверное дома нет. Можно я у вас посижу?
– У меня? Можно, почему нет. Странная ты девочка. Только у меня ничего интересного для тебя нету. Ну, можем чаю попить, телевизор посмотреть. Дискавери любишь? Я люблю. Или мультики. Есть такой канал, на котором всегда мультики.
7. Типа последнее желание
– Дядя Валера, а что вам нужно для счастья?
По телевизору шёл японский мульт с огромными глазами, лепетом о любви и героическими криками. Они сидели на диване с кружками чая. От чая поднимался пар. Валера убедил Веронику снять куртку и повесил её сушиться на спинку стула. Серый свитерок в ромбы. Тоже худенькая. Прикатил из кладовки обогреватель и включил – девочке будет тепло.
– Для счастья? Да вроде всё у меня нормально. Если подумать. А если по-другому подумать – так столько всего можно напридумывать. И то хочется, и это, и пятое, и десятое.
– Давайте по порядку!
– Вот прямо так по порядку? Тебе интересно будет? Ты же маленькая, а я взрослый дядька. Зачем тебе?
– Я могу сделать всё-всё, что вы захотите.
– Скажешь тоже! Как же ты сделаешь всё, что я захочу? Если мне, к примеру, зарплаты не хватает?
– Сильно не хватает?
– Сильно! В два раза, к примеру, – Валера повернулся к ней, забросив локоть на спинку. Кружка жгла колено, он поставил её на диван и придерживал пальцем. Как с ней интересно разговаривать, серьёзная. Сложись всё по-другому, у меня бы уже своя такая была. Школьница.
– А есть у вас деньги? Сто рублей, например.
Валера, сменив позу, полез в карман джинсов и достал несколько смятых бумажек. Выбрал сторублёвую, положил на диван, разгладил. Стыдно, что вот так в кармане деньги ношу. Надо портмоне купить. И что она теперь будет делать? Они вместе смотрели на купюру. В телевизоре громко вскрикнули, и Валера взглянул туда – хороший робот нанёс плохому роботу победный удар. Вернул взгляд, и – на диване лежала не сотня, а тысяча! Стоп! Но она даже не двигалась!
– Вероничка, как ты её подменила? Что за фокус? Ты ведь даже не двигалась! – Он схватил бумажку и рассмотрел. Нашёл в кармане другую тысячу и сравнил – одинаковые, один в один. Посмотрел на просвет, на телеэкран, на хорошего робота – были и водяные знаки, и полосочка из фольги.
– Я всё могу сделать, дядя Валера! Во мне воплощён Бог. Валентин Валентинович так сделал, вы же его знаете.
Тысяча моргнула, плавно превратилась назад в сотню, прямо в руках у Валеры, а потом снова в тысячу.
– Охренеть можно! Прости за выражение. Просто охренеть. Как же это? Бог? То-то мне профессор вчера про Бога рассказывал. А я думал, он просто напился. Но как Бог может быть девочкой? Почему девочка?
– Так получилось. Какая разница, кто?
Валера не знал, что сказать, и отпил чая. Кончик языка пекло, обжёг. А бабуля говорила… Что, это получается и есть страшный суд? Сейчас накажет? А зачем спрашивала про счастье? Типа последнее желание перед смертью?
– Ты меня судить пришла, да? Много пил, в церковь не ходил, матом ругался? Мне бабуля говорила, что будет страшный суд.
– Нет-нет, наоборот! Я хочу сделать вас счастливым. И вообще всех на свете. О чём вы мечтаете, дядя Валера? Хотите собачку?
8. Из стали или из пластика?
– О чём мечтаю? Серьёзно, что ли? Сдуреть. Собачку? Нет, зачем мне собачка. А того студента ты уже счастливым сделала, да? Что он попросил?
– Он захотел нравиться девушкам.
– Озабоченный какой-то! Можно подумать, он без этого не нравился, толстяк. А ему всё мало. Так уж человек устроен – всегда ему мало.
Валера взволнованно ходил по комнате. На телеэкране плыли иероглифы титров, и японские дети пели энергичную песню в стиле рок.
– Но не все такие ненасытные, Вероничка. Я тебя попрошу о том, чего мне на самом деле не хватает! Сейчас соображу только… Много времени не займёт, тебе ведь ко всем нужно успеть. Ты что, вправду хочешь всех делать счастливыми? А маму свою? Что ты маме сделала?
– Ещё сделаю. Я её пока не видела. Мне неважно, в каком порядке.
– Ну да, ну да. Вот! Такое можно? Мне всегда хотелось…
Валера выдвинул ящик комода и достал оттуда тетрадку, присел с ней рядом. Кружка опасно накренилась, и он поставил её на пол. Смотри! Тетрадка была заполнена его неумелыми рисунками и эскизами – новые модели унитазов, бачков, смесителей. В основном унитазы: из красного дерева, с надувным сиденьем, с регулятором наклона, со спиралью подогрева, с охладителем и бактерицидным вытирателем, с автоматическим умывателем и сушилкой, высокий барный с кожаной спинкой, складной переносной, одноразовый бумажный и ещё целый ряд моделей не вполне ясного назначения.
– Как тебе? Хорошо же, скажи? И никто не захотел их внедрять, никто! А ведь я не все подряд посылал, только самые лучшие.
– Клёво! – подтвердила Вероника. Рассматривала. Интересно! А вот это что за модель? Это спортивная, чтобы с горы кататься, по снегу. Хорошо же? Да я бы и сам сделал, своими руками, но знаешь – дёшево получится, некрасиво. Другое дело, если бы фабричного производства, чтобы всё гладенько, аккуратненько, хромировано. Неужели они понять не могут, как это здорово! Ну что, как тебе? Можешь помочь? Могу. Вот! Клянусь, это моя мечта! Давай! Валера с горящими глазами выбежал из комнаты, схватил сумку с инструментами и распахнул дверь в туалет. Перекрыл воду, открутил крепёжные винты, снял бачок, отсоединил муфты, вывернул анкеры. Вероника наблюдала из коридора. Валера поднатужился, оторвал унитаз от пола и потащил его в ванную, оставляя за собой дорожку ржавых капелек. Пустил воду и стал тереть унитаз мочалкой. Чтобы был как новенький!
Отмыв унитаз, Валера внёс его в комнату и поставил в центре ковра. Обогреватель работал в полную силу, стало тепло и уютно. Они опустились на пол и положили перед собой тетрадку с наброском.
– Зачем вы это сделали, дядя Валера? Зачем взяли унитаз из туалета? Я могла бы сделать ещё один, новый.
– Ха-ха, точно! Не подумал! Ну, теперь уж всё равно. Давай начинать! Смотри, нужно немного изменить его форму, чтобы он стал снизу закрытым. Вот такое крепление, которое будет сопрягать его с бачком и полозьями. Сам бачок вот такой, немного изогнутый, чтобы стыковался. Вот здесь трубка, – Валера быстро рисовал карандашом.
Дзиннь! Щёлк! Клинк! На полу перед ними появлялись детали, некоторые сгущались из воздуха, а некоторые возникали внезапно. Валера, стоя на коленях, прилаживал их друг к другу. Эту штуку сюда, а эту сюда. Здесь чуть другой изгиб. А как соединить? Можешь точечную сварку, только аккуратно? Шшшшш. Ой, ковёр, извините! Да ерунда, не обращай внимание. Полозья тоже из стали сделаем? Или из пластика? Нет, должна быть лёгкость. А тут ручки. Дай-ка я попробую сесть. Длиннее надо, ногам неудобно.
9. Легко и стремительно
Спустя полчаса перед ними стоял новенький спортивный унитаз – обтекаемый, изящный, лёгкий и удобный. Мечта экстремала. Они счастливо улыбались.
– Вот это я понимаю! – Валера разогнулся, всклокотил волосы. Дышал полной грудью. – Вероничка, я тебя люблю! Ты настоящий Бог! Эх, испытать бы!
– Испытаем!
Вокруг свистнуло, вздрогнуло.
Комната пропала.
Ослепительный свет! Валера зажмурился, поперхнулся холодным воздухом. Очки наденьте, дядя Валера! Очки? Лоб мягко давило, и он поднял руки. Да, лыжные очки. Руки – в толстых перчатках. Надел, открыл глаза. Ох, ну и красота! Они стояли на снегу, наверху, а вниз уходили искрящиеся белые пространства. Солнце острой точкой светило сбоку, и у пологих снежных волн лежали синие тени. Синее, густое небо. Далеко-далеко, у горизонта, отчётливые зубчики елей. Где мы? Альпы? Пиренеи? Или что там ещё бывает? Не всё ли равно! Садись, поехали! Толстые оранжевые куртки, мягкие штаны и сверкающие шлемы. Два спортивных унитаза – красный с полосками и сиреневый. По бокам бачков – тугие рулоны бумаги, пластиковые бутылки с кока-колой.
Валера устроился на сиденье, поддёрнул штаны на коленях, ухватился за рукоятки. Толкнулся ногами – раз, раз. Медленно, медленно, всё быстрее и быстрее, унитаз набирал скорость. Сухой шорох снега уносился назад, ветер посвистывал, мелькали снежинки. Ууууух! Обгоняя его, мимо промчалась Вероника, показывая ему большой палец. Чуть повернула, поднимая снежный фонтан из-под полозьев. Валера привстал, наклонился – добавить скорости, догнать! Снежная дюна – на неё! Унитаз скользнул по верхушке, оторвался, взлетел над настом. Пять, десять метров! Пах – приземлился, спружинил! Легко и стремительно – дальше. Поучимся поворачивать: наклон влево, наклон вправо. Унитаз послушно уклонялся в стороны, не теряя скорости. Снежный взрыв впереди. Вероника перевернулась. Тормозим! Валера вытянул ноги, поднимая две белые бури, и его накренило, подняло, пронесло, мягко бросило.
Тишина. Оседающая морозная пыль. Высокое солнце сквозь очки.
– Что, дядя Валера? Понравилось?
Он лежал на спине и хохотал. Возвращаемся? Бросил в рот пригоршню снега – холодный, хрусткий. Возвращаемся, милая!
10. Как колокольчик
– А я думал, Бог другой. Грустный, как на иконах. Сам я в этом не особо разбираюсь, но бабушка рассказывала – он учил людей не красть и не убивать, делал всякие чудеса, а его за это ненавидели и в конце распяли на кресте. Поэтому он строгий и грехов не выносит: если будешь грешить, то он тебя отправит в ад к чертям, – Валера развалился на диване, чувствуя приятную истому после лихого спуска на унитазе. Но говорил осторожно, опасаясь болтнуть лишнего. Мало ли.
– Это просто ваша бабушка строгость любила! Вот ей и нравилось так думать. Или привыкла, как её её бабушка научила! – Вероника сидела на ковре, спиной к обогревателю, одной рукой обняв ноги в голубых джинсах, а другой держа бутылку кока-колы. – Не бойтесь, я добрая.
– А что с грехами? В ад меня отправишь или в рай после смерти?
– А куда бы вы хотели попасть? – она потирала ногой ногу. Полосатые носочки.
– Конечно в рай! Только ты давай конкретно: что можно делать, а что нельзя. Чтобы в рай попасть.
– А что бы вам хотелось делать? Просто скажите мне, а я учту.
– Ух. Погоди, я пока не готов, вот так сходу. И что, пиво можно пить, да?
Она пожала тонким плечиком и улыбнулась: пейте. Валера сбегал к холодильнику и принёс холодную банку, пшикнул ключиком крышки.
– Ты ещё можешь со мной побыть немного? Да? А то я никак с мыслями не могу собраться. Может, кушать хочешь? Ну ладно. Вот слушай. Извини, что я всё о своём да о своём, но эти скоростные унитазы мне так понравились! Ты мне вот что скажи: куда мне писать, на какой завод или фабрику, какому начальнику, чтобы их в производство внедрили? Я конечно знаю, что народ на лыжах катается, на коньках, на досках там всяких, но на унитазе же вообще круто! Настоящий болид! Да ведь?
– Ок! Я поняла! Сделаю, – Вероника засмеялась.
– Что ты сделаешь?
– Сделаю, чтобы болид в производство внедрили.
Она смеялась очень заразительно. Глаза-щёлки, ровные зубки, только одного сбоку не хватало. Долго и на одной ноте, как колокольчик. Болид! Валера тоже стал смеяться, а она, глядя на него – ещё пуще, так сильно, что даже дыхания не хватало. Болид! Она упала на ковёр и, хохоча, прижимала руки к животу. Валера сгибался от смеха пополам, утирал слёзы и хлопал ладонью по дивану. Когда без особой причины, то особенно смешно.
Отсмеявшись, Валера придумал следующую ступеньку к вершине счастья: идеальный сантехнический набор. Волшебный сундучок, маленький, но бесконечно ёмкий, который, не оттягивая плечо, содержал бы в себе множество инструментов, как первой необходимости, так и экзотически редких. После нескольких попыток они с Вероникой добились от сумочки безукоризненной формы и размеров: формата листа писчей бумаги, она была покрыта тонким и гибким пластиком, мягким на ощупь, как кожа, но прочным и держащим форму; спереди сдержанно-оранжевым, сзади коричневым, а внутри гладким, с золотистыми виньетками на чёрном фоне. С тихим торжеством Валера доставал из сумочки и раскладывал на ковре разномастные пассатижи, хитро изогнутые гаечные ключи, обширное семейство отвёрток, остро отточенные монтажные ножи в бархатных чехлах, многометровую бухту стального троса для прочистки труб, коллекцию молотков и молоточков, новенькие напильники, роскошные вантузы, мощные электрофен и электролобзик, шуруповёрт и болгарку, дрель-перфоратор и даже портативный сварочный аппарат. А в боковом кармашке хранились коробки со всевозможными детальками: винтами, шайбами, гайками, дюбелями, шурупами, заклёпками.
Открыв ещё одну банку пива, он сидел посреди этого роскошества с сияющими глазами. Всё или не всё? Если попрошу ещё чего – не подумает ли, что я слишком жадный? С другой стороны, сама же предложила. Вон какая довольная, самой приятно подарки дарить.
11. Торт и праздник
– Вероничка, мне бы ещё вопрос денег решить, а?
– Как бы вы хотели его решить? Счёт в банке? Ценные бумаги? Активный бизнес?
– Нет-нет, что ты, это мне ни к чему. Банки разоряются, а в бумагах и в бизнесе я ничего не понимаю. Вот если бы нескончаемая пачка долларов! Вытащил оттуда одну бумажку, а там не уменьшилось. Можешь?
И он тут же почувствовал, как в заднем кармане потвердело. Полез: да, пачка! Стодолларовые купюры, в тугой банковской упаковке с печатью и подписью. Немного мятые, немного потёртые, но чистенькие. Правильно, правильно – чтобы без подозрений. Умница. Валера хитро взглянул на Веронику, достал одну бумажку, ещё одну, ещё парочку. Упаковка ослабла, и он сунул её назад в карман. Подождал минутку, пощупал. Да, снова тугая! Получилось!
– И чтоб украсть её было нельзя. Чтобы она ко мне назад возвращалась, если украдут или потеряю. А?
– Хорошо, – Вероника смотрела на Валеру и улыбалась.
– Спасибо! – он взял её за плечи и ласково сжал. – Ты просто чудо! Теперь по-другому заживу! Но тебе уже пора, наверное, да?
– Ничего мне не пора. Не беспокойтесь. Что бы вы ещё хотели? Говорите, говорите!
– Да я уж теперь и не знаю, что! Вроде всё, – Валера поглаживал сумку с инструментами и чувствовал, как бесконечная пачка денег упирается ему в зад. Жизнь окончательно наполнилась, и ему казалось, что она вот-вот хлынет через край. Радостное возбуждение. – Давай, может, устроим пир напоследок? А то у меня даже нечем тебя угостить. Ты любишь торты?
И они принялись сооружать торт. Первый ярус – зебра, толсто залитая глазурью, с остроугольными айсбергами чёрного шоколада и узорами из пьяной вишни, второй – пастила с цветными слоями, осыпанная сахарной пудрой и кокосовой стружкой, третий – утопающие в мягкой карамели цукаты и орехи, зажатые меж двух вафельных пластин. Сверху – корзиночки из печенья, кремовые розы и чернослив. Им показалось, что этого недостаточно, и снизу был добавлен ещё один слой – огромный и нежный наполеон. Как мы будем его резать? А зачем резать, Вероничка, бери ложку да кушай, откуда нравится. А вы разве не будете, дядя Валера? Буду конечно! Где моя самая большая ложка!
Валера включил телевизор на музыкальный канал, где без перерыва крутили клипы. Перепачкавшись глазурью, они въедались в торт с противоположных сторон. Веронике больше всего нравилась пастила, а Валера занимался наполеоном, поясняя, что торт – это замок, а он строит в замке ворота. Вероника пила фанту, Валера пил пиво, музыка весело играла.
– Не позвать ли нам друзей, Вероничка? Может, твоих одноклассников? – от пива и удивительных событий голова у Валеры кружилась, он погружался всё глубже и глубже, куда-то в детство, к волшебным приключениям. Мелькали мысли о солдатиках, машинках, старике Хоттабыче и новогодней ёлке.
– Лучше ваших друзей давайте пригласим. Кого бы вы хотели видеть? – Вероника рассматривала найденный в торте фундук, поворачивая его на ложечке.
– Кого я? Я – Мишу! Миша, Миша, Михаил, к нам на праздник приходи! Хахаха!
12. За активный образ жизни!
В прихожей глухо грохнуло, и раздался стон. Валера вскочил из-за стола, выбежал. На полу лежал Миша, в одних трусах, неловко подвернув руку и уткнувшись лицом в линолеум. От носа растекалась лужица крови.
– Миша! Ты цел, дружище?
– Да вроде это… – он тяжело поворачивался, поднимался, мямлил. – Что случилось? Я спал уже… Это чё, я у тебя дома?
– Да ты пьян, Михаил! Ты что, ещё добавил перед сном? Посмотри, у тебя вся рожа в крови! Ну как так можно? – Валера пошёл на кухню за полотенцем.
– Да я чё? Я спал уже… А это дочка твоя, да? Или кто? У тя ж вроде не было дочки… – он сидел на полу, вытирая ладонью под носом и тупо глядя на кровь. – Где-то я её видел уже.
– Соседка моя. На, утрись, – Валера бросил ему полотенце. – Мы тут решили торт и праздник устроить. И подумали, что без тебя никак!
– Чёрт, у меня с рукой что-то. Не сгибается. Болит!
Вероника смотрела на него, сузив глаза. Но потом отвела, и вздохнула, и улыбнулась:
– Это я виновата. Не рассчитала, извините. Сейчас исправлю, дядя Миша-Михаил.
Миша утирался, сморкался и кряхтел. Где у тебя рука болит, покажи? Да нет, всё, не болит уже. Миша протирал глаза, посматривал на Веронику и понемногу просыпался. Валера усадил его на диван. Сейчас начнёт расспрашивать. Рассказать, объяснить? Лучше дать скорее выпить. Валера принес коньяку, Миша выпил и сразу задобрел. Где ваш торт? Ого! Вот это я понимаю, торт! И он начал с чернослива.
– Вероничка. Миша – это мой самый душевный друг. Добрый и надёжный человек. Мы с ним столько уже знакомы! Сколько земля вертится, столько и знакомы. Давай, Миша, за знакомство.
Миша выпил и поперхнулся. С минуту он кашлял, а Валера хлопал его по спине, подносил фанту. Вероника болтала ногами, отламывала по кусочку от шоколадных айсбергов и смотрела телевизор. На экране извивались и обещающе поднимали брови упитанные американские девушки. Обстановка, как видно, её не смущала, и Валера совсем расслабился. Они с Мишей выпили за здоровье, за дружбу и за любовь. Миша съел весь чернослив и занялся цукатами.
– Миша, давай теперь выпьем за родителей! – Миша охотно взялся за чашку. – Миша, а ведь я твоих родителей совсем не знаю. Работают ещё или на пенсии? Миша, я желаю твоим родителям здоровья! Чтобы жили не болели до ста лет. И тебе здоровья, Михаил. Давай.
После здравицы Миша попросил позволения отлить, а Валера подсел к Веронике и попросил её дать родителям крепкого здоровья. И моим, и Мишиным. Можешь? Вот что надо было первым делом сказать! У мамы у моей сердце побаливает, а у папы – поясница. Иногда даже работать не может, а он ух какой мастер! Лучшие бочки во всей области, это все говорят. Сделаешь, Вероничка? Сделаю.
Миша вернулся с восклицаниями: что у тебя с унитазом, дружище? Подумать только, у сантехника нет унитаза. Сапожник без сапог! Украли? Пропил? Валера с гордостью указал ему на стоящий в углу скоростной болид – так он прозвал его про себя. Миша был поражён. Ух ты! Сколько ты за него отдал? Они же дорогие жутко. И где кататься собираешься? Валера перемигнулся с Вероникой и предложил: за активный образ жизни!
13. Зов священной победы
Потом Валера попросил у Вероники ещё одного друга, автослесаря из соседнего дома, с которым они в тёплое время года часто играли в домино. Жена звала его Александром, а друзья звали Саней. Ты тоже его должен знать, Мих. Саня аккуратно материализовался на диване, с миской борща и ложкой в руках. Тельняшка и блестящие спортивные штаны. Видимо, в этой же позе он находился и дома: чуть подавшись вперёд, размешивал сметану в борще и смотрел в телевизор. Несколько мгновений он продолжал помешивать, но тв-программа была явно другая, и Саня неуверенно заозирался.
– Что, успел уже отпраздновать субботу? – Валера хлопнул его по плечу. – Здорово, Санёк!
– Здорово, – только и сказал Саня.
Он молча выпил тост за встречу и ел борщ, слушая, как Валера признаётся ему в дружбе. В конце фраз он серьёзно кивал. Большой кусок торта он положил прямо в миску из-под борща – чтобы Валере было меньше мыть посуды. Крем красиво окрасился розовым.
– О. А это у тебя что? Вау, вот это вещь! – Саня отставил миску, подошёл к болиду и уважительно погладил его по бачку. – Я на таком в Чехии катался. Ураган! – он устроился на сиденье, взялся за ручки и несколько раз качнулся, проверяя устойчивость. – Отцентрирован идеально. А на льду его пробовал? Говорят, на льду вообще уносит, просто сказка! Но опасно.
Валера сиял от гордости. Вероника, хихикая в ладошку, подбежала к нему и рассказала на ухо стишок:
Саня-Санечка-Санёк,
Сел на бабушкин горшок,
Бабушка ругается,
Саня извиняется.
И они снова хохотали. Миша курил в форточку. Саня разговорился и жаловался на детей, двоечников и бездельников, и на сырую погоду, от которой ржавеют автомобильные днища. Вероника заплетала косичку. Потом Валера выдумал новое – позвать в гости профессора.
Валентин Валентинович сгустился на кухне и что-то громко провозгласил. Все поднялись и пошли смотреть на профессора. Он стоял, выпятив грудь, в парадном светлом костюме и тапочках, держась за подоконник, чтобы не качало. Валера предложил ему торт, но Валентин Валентинович покачал пальцем: не сейчас. Он пояснил, что репетирует нобелевскую речь, и предложил всем послушать её с начала.
– Дорогие коллеги! История иронична. Для решительного шага нашей цивилизации вперёд и вверх она выбрала этот пасмурный осенний день. Но в душе моей безоблачно. В душе моей сияет неугасимое солнце научного познания, распускаются пышные цветы истины. Я долго шёл к этому дню, и путь мой был непрост, полон горьких тягот и жгучих невзгод. Но я не жалею о нём, не жалею о долгих годах тяжёлого и кропотливого труда, о жёстких мозолях, седой бороде и стоптанных подошвах. Я пою и ликую, дорогие коллеги! Веселием и радостью наполнено моё сердце, широко дышит свободная грудь, руки наполняются чудесными силами. Кто жил сурово и стремительно, тот понял правду высоты! Кто открыл сознание великим порывам, тот обрёл неслыханную мощь запредельности. Устремлению покорятся пространства! В полыхании молний вершатся судьбы природы. Откройте разум высочайшим прорывам, дорогие коллеги! Свершения наполнят вас жизненными соками, глубина откровения окружит вас сильным сиянием. Но помните, величайшая осмотрительность должна стать вашим зароком. Утвердите сознание могуществом красоты! Явите новый образ мышления, горящий пламенем потрясений! Соизмерьте ответственность с испытанием неусыпности. Бдите чутко, дорогие коллеги! Зоркая забота о незримой озарённости – вот ваш стяг! Слушайте зов священной победы.
Первым не выдержал и ушёл Миша, шёпотом оправдавшись, что ему пора покурить. За ним на цыпочках удалился Саня, якобы в туалет. Валера слушал ещё с минуту, но не стерпел и зааплодировал. Браво, профессор! Лучшей речи я в жизни не слышал!
– Но я ещё не кончил, – строго заметил Валентин Валентинович.
– Продолжим в ресторане! Я тут подумал, что мы все должны двинуть в ресторан. Вероничка, а? Гулять – так гулять!
14. Разве я не счастлив?
И они очутились в холле ресторана. Услужливые менеджеры окружили их и жестами зазывали за собой. Они шли медленно, разглядывая обстановку: бордовые ковры на полу, тускло-золотую лепнину на потолке, огромные матовые шары светильников, красные и белые. На стенах висели большие фотографии в тонких медных рамах – странные пейзажи с заброшенными заводами, ржавыми рельсами, грязными горбатыми переулочками, старыми морщинистыми лицами. Что за херота тут у вас? – поморщился Валера. Это выставка фотохудожника Вадима К. – отвечали менеджеры. Наше руководство поддерживает молодые таланты. Сам фотограф как раз сейчас здесь, не желаете ли познакомиться? Нет, не хотим, ну его в пень.
В зале было людно, но лучшее место приберегли для них. Официантки сдвинули столики, расставили стулья и почтительно приготовились записывать. Валера, не глядя в меню, наградил каждую стодолларовой бумажкой и велел нести всё самое лучшее. И брестского коньяку! – крикнул им вдогонку Валентин Валентинович. Играла эстрада. На широких плазменных панелях показывали прямую трансляцию из Андорры: чемпионат по скоростному спуску на спортивных унитазах. Молодёжь толпилась у барной стойки, заказывала пиво и болела за наших, вышедших в финал. Люди постарше повернули стулья и следили издалека.
Принесли коньяк. Валера нагнулся к девочке: Вероничка, сейчас еду принесут, а мы это, едим и не толстеем. Как бы устроить, чтобы мы с Мишей ели и толстели? Все люди как люди – вот посмотри вокруг – только мы дистрофики. Ни одеться нормально, ни жениться. Можешь? Могу-могу. Ах ты моя милая!
Валентин Валентинович потребовал разливать. А закуски, профессор? Валерий, зачем нам закуски? Это же чистая амброзия! Живительный нектар. С этим никто не стал спорить, и все выпили. Ребята! А давайте попросим нормальную музыку? Эй, слышь! Эй! Поставь нам «Владимирский централ». И Валера сунул официантке сотенную. Диск отыскался мгновенно. Заиграло. От родных звуков защипало в глазах. Вот это песня! Подпоём, мужики? И они запели. Валентин Валентинович не знал слов, но внимательно слушал, а со второго припева тоже подтянул.
Принесли канапе – бутербродики с нежным паштетом на гренках, нанизанные на шпажки. Принесли валованы – круглые булочки с яйцом и зеленью. Смотрите, а вон тот фотограф, волосатый! Сыч в очочках. Принесли тарталетки – коричневые корзиночки, залитые желе, с непонятной острой начинкой. Принесли грибной кокот – запечённые в соусе шампиньоны. Принесли сыр с виноградом.
Что они несут? – морщился Валера. И это их лучшие блюда? А я-то думал! Вероничка, а можешь… Но стул Вероники был пуст. Всё, понял Валера, она ушла. Ну что ж. И так достаточно! Разве я не счастлив?